Спустя четыре года вот что случилось. Умер великий хан, и всех монгольских вождей позвали в глубь степи, в Каракорум – избирать нового. Батый не поехал, сказался больным и в письме преобильно жаловался на ревматизм. Знал, что в Каракоруме поджидает его слишком много врагов. Вместо себя Батый отправил своих старших вассалов: великого русского князя Ярослава, сельджукского султана Арслана, грузинского царя Давида и еще царя Малой Армении.
Не зря Батый ехать не хотел: не смогли избавиться от сеньора, так отравили славнейшего из его вассалов, Ярослава. Умер великий русский князь на обратном пути из Орды.
И остались после него многочисленные сыновья, из которых старшим был Александр, а вторым – Андрей.
Андрей успел раньше: беличьим мехом, ловчей птицей, перстнями, оружием варяжским прельстил Батыя и склонил его передать великое княжение ему, Андрею. Александр же остался у себя, в стране, которую некогда покинули ангелы.
В лето 1252-е пришел князь Александр Ярославич в Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и хан принял его с великой честью. И жаловался Александр на брата своего, великого князя Андрея. Прельстил дарами Батыя и взял великое княжение – а ведь он, Александр, старший! А между тем дурным вассалом Андрей оказался. Налоги и дань монголам платит неисправно, многое утаивает, а то и вовсе к себе в карман кладет.
Услыхав такое, хан Сартак разгневался на Андрея и отправил к нему во Владимир войско.
Андрей, вместо того чтобы повиниться перед ханом, бежал, И взяли монголы недоплаченное, разграбив Владимир и Суздаль.
Тем временем Александр оставался при Сартаке и ждал, пока монголы сами предложат ему великое княжение как достойнейшему.
Холодом окатывало Феодула от всего этого; Константин же дрожал, как в горячке, едва зубами не перестукивая, и зрачки его глаз то расширялись, то сужались.
И когда душа князя ушла, твердо ступая и сутуля плечи, сказал Феодул Константину:
– Завтра нужно будет разыскать этого Александра, броситься ему в ноги и просить, чтобы он забрал с собой во Владимир нашего Трифона. У такого человека и собаки сыты, и последний раб судьбой доволен.
Однако выполнить задуманное оказалось не так уж и просто. Князь Александр безвылазно сидел у Сартака в шатре, ел там и пил и бил себя ладонями по коленям, когда монголы принимались орать свои странные песни. Говорили, что Сартак из любезности хотел дать русскому князю наложницу из монгольских девушек, чтобы не жить гостю в Орде без утехи, однако князь Александр отказался, сославшись на обычай своего народа жену блюсти, женища же не имать.
К ночи подстерегли Константин, Феодул и дрожащий от неизвестности Трифон русского князя, когда тот выходил из шатра. От выпитого был Александр так бледен, что лицо его светилось в темноте. Вокруг рыхлыми тенями бродили и бормотали князевы спутники – русские и монголы.
Тут и метнулся вперед Константин, заранее крича во все горло:
– Смилуйся, княже! Смилуйся, княже!
Кричал он по-русски: его этим словам обучил Трифон, который сам подходить к князю боялся.
Александр остановился. Свита его угрожающе роилась во мраке.
– Кто здесь? – спросил князь, не возвышая голоса.
Тут Феодул схватил Трифона в охапку и потащил его вперед, но наткнулся на чью-то твердую грудь и ощутил, как клещами впились в него руки.
– Стой! Куда налез?
И тотчас со всех сторон потянулись липкие от кумыса пальцы, стали драть Феодула за волосы.
– Иди, Трифон! – сказал Феодул, покоряясь поймавшим его.
Трифон закричал что было сил, срываясь и взвизгивая:
– Княже, княже! Смилуйся, возьми меня на Русь!..
– Да отпустите же их, – сказал князь.
И добавил то же самое по-монгольски.
Костер у князя в лагере уже погас. Развели пожарче. Монголы, быстро соскучившись, разбрелись. Трифон, не отлепляясь от князя ни на шаг, все плакал и просил забрать его на Русь.
Александр сказал:
– Сперва мне должно узнать, кто ты таков. Если из пленников ты, которых Батый увел из Киева, то придется выкупать тебя у монголов, а я нынче не за выкупами приехал, мехами, тканями и медом не запасся. Выкрасть же тебя я не смогу.
– Нет, нет! – горячо молвил Трифон. – Я свободный человек, купеческий сын, а в ничтожество впал в Константинополе, где все свои деньги отдал на покупку одного трупа…
Слушал Александр, посматривая то в огонь, то на Трифона, а из светлых глаз князя выглядывала ледяная его душа и словно бы спрашивала у Феодула: «Что, Феодуле? Думаешь, задачу ты мне задал?»
И Феодулу думалось: если подольше смотреть в эти глаза, то в конце концов увидишь, как крошится лед Чудского озера под ногами обезумевших коней.
Вот так и случилось, что жизнь Трифона круто повернулась еще раз и пути его отошли от путей его спутников.
Кто солгал, вспоминая Владимирское разорение? Спустя месяц никто уж не мог докопаться до правды: погребена под пеплом, истаяла в горьком воздухе.
Кто видал великого князя Андрея Ярославича, который загодя знал, для чего старший брат поехал в Орду к Сартаку? Если кто и видал, то давно уже помер; а рассказывали, будто вскричал великий князь:
– Господи Сущий! Доколе браниться нам между собою? Доколе будем травить друг друга монголами, точно голодными псами? Лучше не быть мне великим князем во Владимире, чем пить из одной чаши с погаными!
И бросил шапку об пол.
Княгиня – в слезы и за детей. Растопырила над ними руки, точно курица, по лицу крупный жемчуг пустила. Что ты такое говоришь, Андрей Ярославич!
Однако Андрей знал, что говорил, и ведал, как поступать надо. Бежать надо!
Монголы настигли его у самого Переяславля и разбили наголову. После победы, по монгольскому обыкновению, разделились на малые отряды и принялись рыскать по переяславской земле, многое ругание там творя. Князь же Андрей с княгиней и детьми прошел сквозь эту частую сеть мелкой рыбицей и ускользнул от злой погибели.
Монголы вошли в город Переяславль, где сидел младший брат Андрея и Александра – Ярослав Ярославич. Самого князя там не нашли, но жену его, княгиню, убили; детей же Ярославлевых забрали в плен.
Андрей, все бросив, поселился в Риге изгнанником.
Вот тогда-то Александр и вернулся на Русь с ярлыком на великое княжение Владимирское. Встречали его во Владимире колокольным громом. Сам митрополит вышел навстречу, неся крест и выпевая славу. Люди, не помня себя, плакали и тянули к Александру руки. Он же медленно ехал на своем коне драгоценных «небесных» кровей и сам был огромен, светел и хмур.
Трифон, сидя на лошади позади одного дружинника, озирался по сторонам с видом глупым и диковатым. Кое-кто в толпе показывал на него пальцем и говорил: