Странно, что ей позвонили. Мать, надо полагать уже в самолете. Из Сан-Франциско звонить не станут, если только не произошло чего-то ужасающего. Она сама туда дозвонилась с утра, поговорила с Джоном Генри, а сиделка сказала, что он чувствует себя хорошо.
– Рафаэлла? – Сначала она не узнала голос, но тут же сердце у нее заколотилось.
– Да? – Он едва расслышал ее.
– Я… я прошу прощения… хочу спросить, нельзя ли увидеться с вами. Верно, вы все мне объяснили вчера вечером, но вот я подумал, не удастся ли нам обсудить это более спокойно и просто поддерживать знакомство. – Сердце у него колотилось не слабее, чем у нее. Вдруг она скажет, что не желает его видеть? Ему показалась невыносимой мысль, что он может никогда больше с ней не встретиться. – Я… Рафаэлла… – Она не отвечала, и он пребывал в страхе, что сейчас она положит трубку. – Вы здесь?
– Да. – Слова будто не слушались ее. Зачем ему было это делать? Зачем звонить ей теперь? Она подчинялась своему долгу, своим обязанностям, зачем же он так настойчив и жесток? – Я здесь.
– Можно мне… Можем ли мы… Можно мне встретиться с вами? Я уезжаю в аэропорт через несколько минут. Решил забежать и проверить, нельзя ли увидеться. – Вот и все, чего он желал. Поговорить еще минутку, прежде чем поспешить на последний рейс.
– Вы где? – спросила она еле слышно.
– Я внизу, – сказал он столь смиренно и покаянно, что она рассмеялась.
– Здесь? В отеле? – переспросила она с улыбкой. Право, он забавен. Как совсем маленький мальчик.
– Что вы скажете?
– Алекс, я не одета. – Но это была пустячная деталь. Оба вдруг поняли, что он победил. Хотя бы на несколько минут. Но победил.
– Велика важность! Мне все равно, пусть хоть в одном полотенце… Рафаэлла?
Оба примолкли, и в этой паузе Алекс расслышал отдаленный звук дверного звонка в номере.
– Это ваша мать пришла?
– Едва ли. Она улетела в Буэнос-Айрес. Наверно, мне доставили ужин.
Через секунду дверь номера медленно растворилась, и официант вкатил в номер сервировочный столик. Она подала знак, что подпишет чек, сделала это и вернулась к телефонному разговору.
– Как мы поступим? Вы сойдете вниз или мне подняться и стучать к вам в номер? Или, может, мне нарядиться официантом? Что выбрать?
– Алекс, ну будет. – И вновь стала серьезна: – Я вам все объяснила.
– Да не все. Вы не объяснили мне, отчего избираете такое решение.
– Потому что люблю своего мужа. – Она зажмурилась, словно бы стойко отрицая, что уже неравнодушна к Алексу. – И у меня нет выбора.
– Неверно. Возможностей выбора у вас сколько угодно. Как у любого человека. Иногда не хочешь их признать, но они являются сами. Я понимаю ваши чувства, уважаю их. Но хоть поговорить-то нам позволительно? Увидите, я буду стоять в дверях. Вас не трону. Обещаю. Хочу просто посмотреть на вас. Рафаэлла… Прошу…
Со слезами на глазах она глубоко вздохнула, собравшись сказать, что он должен уйти, что не имеет права поступать с ней так, что это нечестно, и вдруг, сама не понимая почему, кивнула:
– Ладно. Поднимитесь. Но всего на несколько минут – Дрожащей рукой повесив трубку, она ощутила такую слабость, что пришлось смежить веки.
У нее недоставало времени натянуть на себя что-либо из гардероба, и вот уже звонок в дверь. Она потуже стянула халат и пригладила волосы, рассыпавшиеся по спине, отчего выглядела она куда моложе, чем со своим элегантным пучком. Поколебалась было перед дверью, прежде чем открыть, понимая, что еще не поздно отказаться впустить его к себе в номер. Наоборот, она отперла замок, повернула дверную ручку и застыла, уставив взор на дивно привлекательного мужчину, стоявшего на пороге. Он молчал, молчала и она, потом отступила назад и подала ему знак войти. Но улыбки на ее лице уже не было, очень серьезный взгляд встретил вошедшего.
– Привет, – сказал он, словно мальчишка, и застыл, не сводя глаз с Рафаэллы, стоящей посреди комнаты – Спасибо за позволение подняться-таки сюда. Конечно, это может показаться безумием, но хотелось вас повидать.
Алекс вдруг сам удивился, зачем пришел. Что намерен ей сказать? И что способен сказать, кроме того, что с каждой встречей все больше влюбляется в нее, всякий раз все сильнее. А когда не с ней, то ее образ преследует его как призрак, без которого ему не жить. Вместо всех этих слов он лишь произнес:
– Спасибо.
– Ничего, ничего. – Голос ее стал совсем спокоен.
– Вы не желаете поесть? – Она неуверенно указала на полный стол на колесиках.
Он тряхнул головой:
– Благодарю. Я уже поужинал с племянницей. И не собирался мешать вашему ужину. Так садитесь же, приступайте. – Но она, улыбнувшись, не согласилась.
– Ужин подождет. – После короткой паузы она, вздохнув, пересекла медленно комнату.
Посмотрела рассеянно в окно, потом перевела взгляд на него:
– Алекс, простите. Меня глубоко трогает ваше чувство, но я бессильна что-либо предпринять.
Она обратилась к нему голосом одинокой принцессы, неотступно сознающей свои августейшие обязательства и сожалеющей, что иначе поступить ей не дано. Все в ней было аристократично: и манеры, и выражение лица, и стан; даже в розовом атласном купальном халате Рафаэлла Филипс смотрелась по-королевски с головы до пят. Лишь одно напоминало о ее человеческой сути – острая боль во взгляде, которую было никак не скрыть.
– А ваше чувство, Рафаэлла? Как быть с ним? С вами?
– Со мной что? Я – это я. Ничего не могу поменять. Я – жена Джона Генри Филипса. Уже пятнадцатый год. Надо жить соответственно, Алекс. И я буду всегда соблюдать это.
– И сколько лет он в том состоянии, как сейчас?
– Семь с лишним.
– Вам мало? Не хватит ли уговаривать себя, что выполняете свой долг? Это ли утешение за вашу погубленную молодость? Вам сколько? Тридцать два? Выходит так, Рафаэлла, вы не живете с двадцати пяти лет. Как можно? Как можно терпеть дальше?
Она в ответ покачала головой, слезы выступили на глазах.
– Я обязана. Вот и все. И нет вопросов.
– Вопросы, однако, есть. Как вы можете такое говорить? – Он приблизился, ласково глядя на нее. – Рафаэлла, речь о вашей жизни.
– Нет иного выбора, Алекс. А вы никак не хотите понять этого. Может, нет лучшей жизни, чем заведенная моей матерью. Может, только в таких условиях все это обретает смысл. Там, где нет искушений. И никто не приблизится к тебе, заставляя сделать иной выбор. Тогда не из чего и выбирать.
– Сожалею, что вам это причиняет такую боль. Но при чем тут выбор? К чему сейчас нам все это обсуждать? Почему нам не быть друзьями, вам и мне? Я от вас ничего не требую. Но мы можем встречаться по-дружески, ну, например, за ленчем. – Об этом оставалось мечтать, и это было ясно и ему, и Рафаэлле, которая в ответ покачала головой.