– Почему бы тебе не дождаться весны?
Рафаэлла покачала головой:
– Нет, я уезжаю.
– Когда?
– Завтра.
Она решила это в тот же момент, когда говорила. Потом поставила чашку кофе и посмотрела матери в глаза.
– Я не знаю, сколько там пробуду, когда вернусь. Единственное, что я могу сказать, – когда я отошла от всего, что со мной случилось, я пришла в ужас. Я должна вернуться.
Мать знала, что дочь говорит правду. Но она боялась потерять ее. Она не хотела, чтобы Рафаэлла оставалась в Штатах. Она была испанкой.
– Почему бы тебе не попросить отца заняться всеми твоими делами? – Так поступала Алехандра сама.
– Нет. – Рафаэлла твердо посмотрела на нее. – Я больше не ребенок.
– Ты не хочешь поехать с одной из своих кузин?
Рафаэлла твердо ответила:
– Нет, мама. Со мной все будет в порядке.
Она еще раз попыталась убедить Рафаэллу, но это было бесполезно, а Антуан получил ее послание слишком поздно. На следующий день трясущимися руками он набрал код Испании. Он боялся, что Рафаэлла рассказала матери обо всем и тем самым уничтожила их совместную жизнь. Но узнал только, что Рафаэлла улетела утром в Калифорнию. Было слишком поздно ее останавливать, но Алехандра попросила его позвонить ей и уговорить вернуться.
– Я не думаю, что она послушается, Алехандра.
– Тебя она послушается, Антуан.
Услышав эти слова, он вспомнил сцену, происшедшую два дня назад в Париже. Он был благодарен Рафаэлле за то, что она не рассказала об этом своей матери. Теперь ему только и оставалось, что покачать головой.
– Нет, она меня не послушает, Алехандра. Теперь уже нет.
Прозрачным декабрьским днем, в три часа дня, самолет приземлился в Сан-Франциско. Светило солнце, воздух был теплым, дул свежий ветерок. Рафаэлла вдохнула полной грудью, удивляясь, что столько времени могла обходиться без этого живительного воздуха. Ей было радостно просто от осознания того, что она здесь, и, взяв в руки чемоданы, поскольку ее никто не встречал, она почувствовала себя свободной, независимой и сильной. На этот раз ее не поджидал роскошный лимузин, и она выходила из самолета как все, по общему трапу. Ее никто не сопровождал до таможни, она прошла ее вместе с другими пассажирами, и ей это даже понравилось.
Она устала быть все время под опекой, под наблюдением. Пришло время, когда она сможет о себе позаботиться. Она предупредила, что приезжает, хотя в доме Джона Генри осталось всего несколько человек. Большинство из прежних служащих были уволены ее отцом; кто-то получил пенсию, кому-то пришлось удовольствоваться небольшой суммой, оставленной для них Джоном Генри. Но, так или иначе, все они сожалели о том, что на их глазах закончилась целая эра. Никто не сомневался, что Рафаэлла никогда не вернется в этот дом, и тем больше было изумление оставшихся слуг, когда они получили известие о ее прибытии.
Такси затормозило у парадного подъезда, она позвонила, и ее встретили теплыми, радушными улыбками. Все были рады снова видеть ее, рады, что в доме появилась еще одна душа, и в то же время все подозревали, что возвращение Рафаэллы предвещает большие перемены. В этот вечер ее ждал вкусный домашний ужин – фаршированная индейка, сладкий картофель с аспарагусом и яблочный пирог. В буфетной слуги единодушно сошлись на том, что она стала худой как тростинка, что у нее усталый вид и что редко у кого увидишь такие грустные глаза. Но она выглядела лучше, чем в прошлом году в Санта-Эухении, но никто из слуг, конечно, не мог этого знать.
Чтобы доставить им удовольствие, она поужинала в столовой, а потом неторопливо обошла весь дом. Он был пустым, унылым, холодным, реликт из древних веков, и она понимала, что у этого дома нет будущего. Даже если она останется жить в Сан-Франциско, что еще не было решено, ей все равно не понадобится этот старинный особняк. Он всегда наводил на нее тоску. И он всегда будет напоминать ей о Джоне Генри, особенно о последних годах его жизни.
Если она решит остаться в Сан-Франциско, ей потребуется небольшой домик… как у Алекса в Вальехо… Как она ни старалась, она не могла о нем не думать. Было просто невозможно, зайдя в спальню, не вспоминать о тех ночах, когда она нетерпеливо ждала минуты, чтобы пойти к нему. Рафаэлла оглядывала свою спальню и снова думала об Алексе, о том, что могло произойти в его жизни за последний год.
Она ничего не знала ни об Алексе, ни о Шарлотте и не надеялась, что когда-нибудь еще узнает. Она не думала встречаться с ней или Алексом… У нее не было намерений звонить ему и сообщать о своем" возвращении. Она вернулась, чтобы вспомнить о Джоне Генри, забрать необходимые вещи, закрыть дом; она вернулась, чтобы еще раз взглянуть на себя. Она больше не считала себя убийцей, ей надо было продолжать жить. И она знала, что ей необходимо вернуться сюда, где все произошло, и взглянуть прошлому прямо в лицо, прежде чем жить дальше, здесь, в Сан-Франциско, или в Испании. Для нее не имело значения, где лучше остаться. Но то, что случилось, оставит свой отпечаток на всей ее дальнейшей жизни. Она знала это слишком хорошо. Так она тихо бродила из комнаты в комнату, стараясь не расслабляться и не думать об Алексе и не позволять, чтобы снова возвращалось чувство вины за то, что Джон Генри сам ушел из этой жизни.
Была уже почти полночь, когда она решилась войти в его спальню. Она долго стояла там, вернувшись мысленно к тем дням, когда проводила в этой комнате долгие часы, читая вслух, разговаривая с ним, слушая его, подавая подносы с ужином и обедом. Она вспомнила стихи, которые он так любил слушать, медленно подошла к книжной полке и стала искать книгу, словно именно за этим сюда и пришла. Она нашла тонкую книжицу на нижней полке, куда кто-то ее засунул. Обычно он держал ее на ночном столике у кровати. Рафаэлла вспомнила, что видела ее там в то утро… и на следующий вечер…
Ей вдруг захотелось узнать, не читал ли он эти стихи перед самой смертью. Это была странная, романтическая мысль, которая вряд ли могла ей что-либо прояснить. Но, опустившись рядом с кроватью Джона Генри, она почувствовала себя словно ближе к нему, держа в руках книгу и вспоминая, как они первый раз читали ее вместе. Это было во Франции, в их медовый месяц. Эту тонкую книжицу он купил, когда был молодым. Тихо улыбаясь, она принялась листать ее и вдруг остановилась на привычном месте, где текст разделялся голубой страницей. У нее замерло сердце, когда она увидела, что вся страница была покрыта корявыми значками, которыми Джон Генри пытался писать в последние годы жизни. Он словно хотел оставить ей что-то, последние важные слова… И, начав читать, она окончательно убедилась, что это была его предсмертная записка. Она бросила взгляд на подпись, и глаза ее наполнились слезами.
Она снова прочитала его послание от начала до конца, и слезы потекли по ее щекам.