– Вы так спокойно говорите об этом, минхейр Авраам…
– Я стар, – Авраам пожал плечами. – Моя жизнь почти закончена… Нужно принимать с философским спокойствием то, что не можешь исправить…
– Неужели на самом деле ничего нельзя исправить? – вскрикнул Рембрандт.
– Не думаю… – Авраам прикрыл глаза, помолчал и продолжил: – Если вы откажетесь выполнить заказ – последствия могут быть еще страшнее. Впрочем…
Он открыл глаза, и мейстеру Рембрандту показалось, что в них блеснула жизнь.
Взяв колоду Таро, Авраам несколько раз перетасовал ее, разложил на три кучки, снова смешал. Подумав секунду, вынул карту из самой середины колоды и бросил ее на стол.
Рисунок на карте изображал величественную женщину в драгоценных одеждах, увенчанную короной и восседающую на высоком троне.
– Третий аркан, – проговорил Авраам. – Императрица, или, для посвященных, – Венера Урания. Буква ее – Гимель, число ее – три, имя ее в книге Сефирот – Бинох, или Разум. Каббалистическая же сущность этого аркана – Нежность. В алхимии третьему аркану соответствует Вода, в астрологии же – Венера…
– Ничего не понимаю! – раздраженно прервал старика Рембрандт. – Не переведете ли вы все это на человеческий язык?
– Охотно, – ответил Авраам. – Я разложил карты Таро, и они ответили мне, что преодолеть губительное влияние Мема можно арканом более сильным, чем смерть. И этот аркан – перед вами. Не случайно алхимическое значение Венеры Урании – вода, ибо вода растворяет все и побеждает любую силу своей чистотой. Вы видели, что при смешении двух жидкостей, которые передал вам Мем, мы получили чистую воду? Итак, победить козни вашего заказчика можно силой Воды, силой Венеры Урании, значение которой – Нежность…
– А еще проще нельзя? Что мне делать?
– Ваша картина, как я понял, еще не закончена?
– Нет, но осталось доделать совсем немного.
– Конечно, я не художник и не могу им быть, поскольку мой Бог не позволяет изображать свои творения на холсте или дереве. Но осмелюсь посоветовать: поместите на своей картине кого-то, кого вы любили со всей нежностью своей души. Вложите в это изображение память об этой любви и добавьте к краскам, какими будете писать, жидкость из зеленого флакона. Тогда сила Мема будет побеждена…
– Кого-то, кого я любил? – как эхо повторил Рембрандт.
– Именно!
Авраам задумался, а затем снова разложил на столе карты Таро.
Трижды перемешав колоду, снова сложил карты и вынул один лист из самой середины колоды.
Бросив карту на стол, он, как и в первый раз, назвал аркан, перечислил его буквенное и числовое значение, а также алхимическую и астрологическую сущность.
– Этот аркан будет вспомогательным, – закончил Авраам. – Он соответствует одному из стрелков, – и Авраам назвал имя.
– Но его портрет уже закончен!
– Не страшно, минхейр Рембрандт. Вам нужно будет только коснуться его изображения кистью, смоченной в жидкости из зеленого флакона.
– И если я сделаю все, как вы сказали, планы Черного Человека не осуществятся?
– Не осуществятся, – подтвердил Авраам. – По крайней мере до тех пор, пока картина не покинет Амстердам.
Голоса в келье затихли, и когда Старыгин отважился снова заглянуть в отверстие, там уже никого не было. Дрова догорали, помещение освещали только тускло тлеющие угли. Было очень глупо сидеть возле отверстия и смотреть на пустую комнату, откуда наверняка есть выход наружу.
Старыгин попробовал пролезть в каменную дыру.
Начал с правой руки. С ней-то было все в порядке, пролезла легко, да еще и плечо. Настал черед головы.
Кажется, в какой-то сказке Андерсена ученый доктор утверждал, что если в узкое отверстие пролезет голова, то и все тело тоже протиснется. Старыгин попробовал просунуть в отверстие голову и решил не рисковать.
А может, это такая средневековая пытка? Человек застревает в узком отверстии и не может вылезти ни вперед, ни назад.
Он представил себе расположение кельи, снова отполз в темноту, и очень скоро узкий темный лаз стал расширяться. Можно было не ползти, а идти согнувшись, и наконец Старыгин совершенно распрямил уставшую спину.
За последнее время с ним столько всего произошло, что он уже ничему не удивлялся. И даже смерть очередного двойника расстроила его только потому, что он так и не успел узнать, что же все-таки нужно сделать, чтобы спасти картину.
Проход закончился деревянной дверью, разбухшей от сырости. Без надежды на успех Старыгин потянул за ручку, и ему повезло – дверь оказалась не заперта. С трудом оттянув тяжеленную дверь, только чтобы проскользнуть, он вышел в тот самый монастырский двор, сам себе удивляясь, быстро нашел дверцу в стене, через которую его не так давно впустил человек, что лежит сейчас мертвый под каменными плитами возле часовни. Никого не было вокруг, часы показывали без двух минут одиннадцать. Старыгин почистился, как мог, и вышел на площадь Сантиссима Аннунциата.
Молодежи на ступеньках было гораздо меньше, чем днем, фонтан тихо журчал, изливая воду из голов мифических чудовищ. Старыгин миновал площадь, стараясь держаться темных уголков, хотя никому, похоже, до него не было никакого дела, и махнул рукой приближающемуся такси.
Портье одарил его красноречивым взглядом, в котором как в зеркале отразился внешний вид Старыгина. Он спросил ключ у портье, но тот ответил, что синьора все еще в номере. Старыгин почувствовал некоторые угрызения совести – все же он обошелся с Катаржиной по-свински – удрал тайком, ничего не сказал…
Катаржина сидела за столом, уставясь на экран портативного компьютера. Ее длинные пальцы быстро летали по клавишам.
– Привет! – сказала она, не повернув головы. – Хорошо прогулялся?
– Да уж, прогулка удалась, – буркнул Старыгин.
Хоть она и не бросила на него взгляд, все равно небось заметила, в каком он виде – всклокоченный, в грязных брюках, а куртка вообще порвана.
Еще в такси он решил: если она спросит, отчего не взял ее с собой, отвечать, что опасался за ее жизнь, хотел уберечь от опасности. Но она ни о чем его не спрашивала, сидела молча, полностью сосредоточившись на работе.
– Что ты делала весь вечер? Никуда не выходила?
– Нет, нужно было разобраться с письмами…
Он поскорее снял разорванную куртку и спрятал ее подальше, причесал волосы и, кажется, стал хотя бы немного похож на нормального цивилизованного человека. Она молчала, так что Старыгин не выдержал первым:
– Отчего ты не спросишь, где я пропадал весь вечер?
– Оттого, что ты сам мне расскажешь, – ответила Катаржина с плохо скрытой насмешкой и подняла на него глаза. – О, дорогой, какой же у тебя нелепый вид!