– Человек часто сам не знает, что будет делать через пять минут, но звезды знают все. Вы, в своем храме, тоже наблюдаете за звездами, так что должны это знать.
В голосе старика звучала откровенная насмешка, но маги предпочли ее не замечать.
– Нам нужна твоя помощь, старец, – проговорил Мар-бити-ану-Мардук, выступив вперед. – Молодой царь Запада совершил святотатство. Он похитил сердце Великого Отца, господина Мардука. По законам Эсагилы святотатство должно быть наказано. До сих пор звезды не благоприятствовали мести, но сейчас они расположились как нужно, так что мы можем совершить отмщение…
– Но вы так давно не проводили ритуал смерти, что разучились это делать! – закончил за него старый халдей.
– Ты говоришь правду, старик, – нехотя согласился с ним высокий маг.
– Ваши боги – бессильные боги! – воскликнул халдей. – Они умеют только принимать угощения и подарки, когда же дело доходит до серьезных вопросов, до вопросов жизни и смерти – они бессильны, и вам приходится идти на поклон к нам, халдеям!
– Мы заплатим тебе полновесным храмовым серебром, – проговорил высокий маг. – Серебром из сокровищницы Эсагилы.
– Оставьте себе свое серебро! – перебил его старый халдей. – Я помогу вам бесплатно. Я помогу вам, потому что молодой македонский царь несет моим богам такую же угрозу, как Мардуку или Иштар. Он несет гибель всему нашему миру – древнему миру Вавилона и Ассирии, миру Аккада и Халдеи. На копьях своих воинов царь Александр несет новое время, время, в котором ни вам, ни мне не будет места. И еще я помогу вам, потому что этого хотят звезды.
– Благодарю тебя, мудрый старец! – Вавилонский маг низко поклонился. – Служители Эсагилы никогда не забудут твоей помощи. А сейчас нам нужно поспешить, нам нужно подготовить все для великого ритуала смерти, пока звезды благоприятствуют ему. Бери то, что тебе понадобится, и пойдем в Эсагилу.
– Да будет так! – Старик поднялся, сдвинул в сторону свой матрас. Под ним в полу оказался люк. Распахнув его, старый халдей спустился по крутой лестнице в подпол.
Вскоре он поднялся оттуда с тяжелым кожаным мешком на плече.
– Позволь, старец, я помогу тебе нести этот мешок! – предложил ему высокий маг.
– Не позволю, – отвечал тот. – Пусть я очень стар, но благодаря моим богам силы меня еще не оставили, и я не нуждаюсь в твоей помощи, вавилонянин!
Вскоре они покинули халдейскую таверну и отправились в Эсагилу, храм Великого Отца Мардука.
Солнце в небе стояло еще высоко.
Вавилонский маг озабоченно взглянул на него и спросил халдейского кудесника:
– Мудрый старец, скажи, нужно ли нам дожидаться, когда солнце закатится за западные горы и на небе появятся звезды?
– Мы не можем ждать, – ответил старик. – Звезды правят миром и днем и ночью. Так что нужно спешить, пока их расположение не изменилось. Солнце нам не помешает – лишь бы храмовая стража не пропустила посторонних людей.
– Да будет так!
Жрецы дошли до Эсагилы, храмовая охрана пропустила их, и все четверо поднялись на верхнюю открытую площадку храма.
– Вы станете делать только то, что я велю! – приказал халдей. – Будете неукоснительно выполнять каждый мой приказ – иначе из ритуала ничего не выйдет!
– Да будет так!
Старик развязал свой мешок, достал из него кусок мела и начертил на крыше храма священную пентаграмму – фигуру из многочисленных пересекающихся линий, похожую на пятиконечную звезду, обращенную одним острием книзу.
Затем он расставил жрецов Мардука в концах пентаграммы. Два конца остались пустыми, и он положил на одном из них черного скорпиона, а на другом – крупную ящерицу с головой, увенчанной высоким розовым гребнем.
Положив их на концы пентаграммы, старик что-то сказал на своем языке. И скорпион, и ящерица были живыми, но они не двигались, словно сознавали всю важность момента или беспрекословно подчинялись старому халдею.
Сам старец встал в центр пентаграммы, сложил руки в молитвенном жесте и заговорил высоким, пронзительным голосом:
– Ты, Энлиль, отец богов! Ты, который сотворил весь мир из своего колена и оживил его своим священным дыханием, – обрати ко мне свой слух, выслушай меня!
Он замолчал, словно прислушиваясь к чему-то, словно ожидая ответа от своего бога.
Затем снова заговорил – нараспев, монотонным гипнотическим голосом:
– И ты, Мизарох, владыка ночи! Ты, который бродит по ночным дорогам в сопровождении белой совы и черной собаки, – обрати ко мне свой слух, выслушай меня!
– И ты, Ономаз, высший судия! Ты, который держит в своих руках бронзовые весы, на которых взвешивает душу каждого человека, чтобы определить, достоин ли он жизни или смерти, – обрати ко мне свой слух, выслушай меня!
Халдей снова ненадолго замолчал, прислушиваясь.
– И ты, владычица Нинну! Ты, которая вскормила своей грудью остальных богов, ты, которая знает все, что было, и все, что будет, ты, которой открыты сердца человеческие, – обрати ко мне свой слух, выслушай меня!
– И вы, семь младших богов, вы, которые оживляют своим дыханием семь миров, населенных людьми и демонами, – обратите ко мне свой слух, выслушайте меня!
Наступила странная, звенящая тишина, словно весь мир, все боги, все люди и все демоны прислушались к словам старого халдея. И в этой тишине особенно громко прозвучал его голос:
– Пусть по вашему велению явится тот, в чьих руках смерть человеческая!
Халдейский кудесник замолчал, словно к чему-то прислушиваясь, и вдруг в небе над храмом зазвучал отдаленный звон, словно где-то за облаками ударили в колокола. Этот звон стал громче, ближе, он словно материализовался, превратился в густую, ощутимую субстанцию – и тут же затих, но теперь воздух перед халдейским старцем сгустился, обрисовав туманную, плохо различимую фигуру. Черты этой фигуры менялись на глазах: то это был ребенок, то юноша, то мужчина в самом расцвете лет, то старик… вдруг туманная фигура словно растворилась в жарком воздухе, плоть отпала от нее, остался только скелет и голый череп с черными дырами глазниц. Потом этот скелет заново оброс плотью, превратившись в уличного плясуна, в одного из тех нищих скоморохов, которые ходят по базарам, облачившись в нелепые яркие лохмотья, и потешают простой народ нелепыми плясками и непритязательными шутками. На голове этого шута был колпак, увешанный бубенцами, лицо его было грубо размалевано, как у уличной блудницы, рот вымазан красной краской, удивительно похожей на кровь. Но самым ужасным было выражение лица – застывшая на нем злобная, издевательская усмешка.