— Эх, проводить бы его, как герою и положено, залпами пищальными, — скорбно покачал головой Ермолай. — Да нельзя, в степи выстрел за двадцать верст слыхать, врагу о дозоре знать дадим.
Никита кивнул, соглашаясь с товарищем, но затем, на минуту задумавшись, все же снял с плеча пищаль, приоткрыл замок, сковырнул порох с полки. Ермолай глянул на старшого, все понял и молча последовал его примеру. Они подняли разряженные пищали, и Никита скомандовал торжественно:
— В честь героя — дружинника русского... Огонь! Щелкнули спускаемые курки, кремни вхолостую высекли искры, произведя беззвучный салют над безымянной могилой.
Когда Ванятка на хрипящем, покрытом пеной коне доскакал до ворот станицы, ему не пришлось в них стучаться и окликать часовых. Ворота распахнулись сами собой, и ему навстречу вышел станичный старшина Евсей в сопровождении нескольких урядников и десятников. За их спинами в некотором отдалении собрались и свободные от службы рядовые станичники. Очевидно, скачущего наметом со сторожей дозорного заметили наблюдатели на вышке и тут же сообщили об этом чрезвычайном происшествии начальству.
Ванятка на ходу соскочил с коня на землю, пошатнулся, но сразу же несколько заботливых рук поддержали его, приняли поводья.
— Разведчик... с той стороны. Весть о большом набеге! — не дожидаясь вопросов старшины, выпалил Ванятка.
Сурово нахмуренные брови Евсея удивленно поползли вверх.
— Какой такой может быть разведчик? А ну, пойдем в избу, хлопец!
Они прошли в ворота за частокол и направились в станичную избу, стоявшую на небольшой площади в центре ограды рядом с маленькой церквушкой.
Суровым окриком остановив на пороге совещательной палаты всех устремившихся было за ними урядников, старшина самолично затворил за Ваняткой тяжелую дверь из толстенных сосновых досок, велел сидевшему в палате за широким столом писарю взять перо, чистый свиток и записывать все, что скажет пограничник, в неурочное время прискакавший с полевого дозора.
Ванятка кратко, но толково, со всеми необходимыми деталями доложил о произошедшем, упомянув и об осеннем предупреждении поморского дружинника Лося о возможном приходе нашего человека с той стороны. Когда молодой пограничник рассказывал о последних минутах жизни безымянного разведчика, его голос невольно дрогнул, на глаза навернулись слезы.
Старшина, потрясенный услышанным, долго молчал. Писарь деловито и старательно скрипел пером, и этот едва слышный скрип означал, что только что произошедшие события уже увековечены и будут жить своей отдельной и долгой жизнью, бесконечно более длинной, чем жизнь их непосредственных участников. Но для старшины обязанность отреагировать на эти запечатленные на бумаге слова непосредственно влияла на его собственную жизнь. И Евсей это понимал, причем очень хорошо, а потому и молчал в суровой задумчивости.
Это был человек относительно молодой, ему едва исполнилось тридцать. Вообще-то он мог бы гордиться своей стремительной карьерой, поскольку еще совсем недавно нельзя было встретить старшину пограничной станицы в таких летах, ибо лишь мужи куда более зрелые и опытные назначались на столь ответственные должности. Но все дело было в том, что Евсея назначили старшиной не за какие-то особые заслуги, хотя он, будучи десятником и урядником, зарекомендовал себя хорошим пограничником, а после того как его предшественник совместно с другими станичными старшинами был призван в прошлом году в Москву и там казнен за сообщение ложных сведений о готовящемся набеге крымцев.
Писарь окончил свою запись, посыпал толстенный желтоватый бумажный лист песком из бронзовой песочницы, подождал, пока песок впитает излишки чернил, стряхнул его в специальный ящичек, стоящий на полу под столом. Писарь прекрасно понимал, о чем думает станичный старшина, поэтому не прерывал его молчание лишними вопросами.
Что же делать? Евсей мог, конечно, проигнорировать сообщение дозора, сославшись на то, что они встретили в степи незнамо кого, чей предсмертный лепет никак нельзя считать достоверными сведениями первейшей государственной важности. И тем самым он бы оградил себя от гнева бояр из Разрядного приказа, ведавшего военными делами, и от гнева самого государя, считавшего пограничников с Засечной черты бездельниками и даже предателями. Но этим самым Евсей спасет свою жизнь только в том случае, если набег, как и в прошлом году, не состоится. А если набег все же будет... Тогда Евсея ждет неминуемая казнь и вечный позор за то, что он немедленно не доложил сообщение разведчика на самый верх. Евсей покосился на исписанный бумажный свиток, лежавший на столе.
Но к чести молодого пограничного старшины, в его душе нарастал протест против собственного первого порыва скрыть донесение из страха за свою жизнь. Евсей совсем недолго находился на начальственной должности и не успел еще утратить простую человеческую совесть, заменив ее рассуждениями о высших интересах государства. К тому же он попал на высокий пост случайно, никогда не испытывая особого стремления всеми правдами и неправдами продвинуться вверх, к власти над другими людьми. Не утраченная еще совесть и твердые представления истинного воина о справедливости и чести не позволяли Евсею просто так отмахнуться от сообщения безымянного разведчика, пожертвовавшего жизнью ради того, чтобы передать своим весть о готовящемся набеге.
Старшина решительно поднялся, готовый отдать приказ подчиненным. Ванятка тут же вскочил вслед за начальством, вытянулся по стойке «смирно», положил правую руку на эфес сабли. Писарь остался сидеть, взял новое перо, обмакнул его в чернильницу, приготовился записывать слова приказа.
И все-таки Евсей уже более полугода побыл высоким начальником, и его сознание успело претерпеть некую трансформацию в соответствии с новым общественным статусом. Он не решился взять всю ответственность на себя и послать письменное донесение о готовящемся набеге за своей подписью, как это сделали его казненные предшественники. Евсей поступил по-другому.
— Приказываю тебе, дозорный, немедля отбыть в Москву и доложить в Разрядном приказе все, о чем мне сейчас донес. Скачи одвуконь, на дороге в казенных ямах будешь менять лошадей государевым именем. Нагрудник алый шелковый чрезвычайного царского гонца с нашитым золотым гербом — орлом двуглавым, сей же час и получишь вместе с дорожными припасами и деньгами.
Ванятка некоторое время, раскрыв рот, изумленно таращился на старшину, ошеломленный неожиданным приказом.
— А как же дозор? Там же Никита с Ермолаем вдвоем остались. По уставу ведь не положено, — растерянно произнес пограничник.
— То не твоя забота, молодец! Твое дело — все как есть на самый верх, вплоть до государя доложить!
Старшина не сомневался, что честный и старательный, пока еще бесстрашный по молодости лет пограничник не станет изворачиваться и кривить душой, а пылко и правдиво будет при любом допросе повторять слова погибшего на его глазах разведчика, самоотверженно продолжать его дело. А фигура старшины отойдет при этом на второй план. Более того, его имя даже, пожалуй, и упомянуто-то не будет. Этот Ванятка возьмет на себя всю ответственность за свои слова и будет настаивать на своей правоте до последнего вздоха, под любой пыткой.