Разик понимал, что его лучший друг, без оружия и какого-либо прикрытия, сейчас ведет смертный бой и, может быть, находится на волоске от гибели. Поэтому десятник, оставаясь внешне спокойным, переживал, пожалуй, самые тревожные минуты в своей жизни. Свинцовая тяжесть, лежащая на его сердце, усугублялась сознанием, что он, имея под рукой троих бойцов и троих особников, прекрасно вооруженных и подготовленных, не имел права ринуться на выручку другу, разнести к чертям это гнездо душегубства, кровавым чирьем вскочившее на теле родной страны. Увидев в ярко освещенном окне пиршественной залы мелькнувший силуэт и услышав условный свист, Разик испытал такое огромное облегчение, что, казалось, мог бы воспарить над землей. Впрочем, именно это ему и предстояло сейчас сделать.
Судя по едва виднеющейся шапке и секире, часовой отошел к противоположному от частокола краю вышки и наблюдал за происходящим внутри дворцовой ограды. Шум и крики, звучавшие во дворе, отчетливо доносились до леших.
– Вперед, – радостным шепотом скомандовал Разик.
Двое его бойцов и один из особников поочередно, короткими бросками, достигли ограды. Первый подбежавший встал во весь рост, спиной к частоколу, сцепил в замок опущенные руки. Второй, оттолкнувшись ногой от сцепленных рук товарища, взобрался ему на плечи, развернулся, также сцепил руки, готовя опору для следующего. Разик последним достиг частокола, мигом вскарабкался по живой лестнице, уцепился за нижний край наблюдательной площадки. Трое оставшихся в кустах страховали его, держа вышку на прицеле мушкетов.
Разик подтянулся, оперся согнутыми ногами на частокол, вынул из ножен кинжал и взвился над невысоким бортиком вышки в бесшумном прыжке. Он вынужден был прыгать вслепую и прямо в полете должен определить, где находится часовой и как его следует атаковать. Если медленно высовывать голову, надеясь, что часовой, авось, не заметит, можно по этой же голове и схлопотать. А неожиданный прыжок, по меньшей мере, уравнивает шансы нападающего и атакуемого: тут уж кто быстрее прокачает ситуацию и примет адекватное решение. Часовой стоял к нему спиной, перегнувшись через внутренний край ограждения, наблюдая за происходящим во дворе. В широком лезвии его бесполезной секиры отражались мечущиеся всполохи факелов. Разик мгновенно повернул зажатый в руке кинжал лезвием вверх и, опускаясь на площадку, обрушил на голову часового не смертельный, но сильный удар рукояткой. Часовой обмяк, отключившись минимум на полчаса. Подхватив едва не упавшую вниз во двор секиру, Разик быстро огляделся по сторонам. С соседних вышек ничего не заметили. Находящиеся на них стрельцы были также целиком поглощены наблюдением за происходящими внизу событиями и, в нарушение устава караульной службы, не контролировали друг друга.
Разик тихонько свистнул, перевесился через бортик наблюдательной площадки, подхватил переданный ему снизу самострел, называемый в Европе арбалетом, моток тонкого линя и моток более толстой веревки. Он привязал линь к стреле, зарядил ею арбалет и почти сразу же после этого увидел вспыхнувший на крайнем куполе характерный зеленый огонек. Десятник прицелился в него, спустил тетиву. Стрела бесшумно унеслась в темноту. Разик зажал конец линя в руке и вскоре почувствовал натяжение с той стороны. Он связал линь с веревкой и принялся потихоньку вытравливать ее в ответ на натяжение, так, чтобы веревка не провисла, опустившись во двор. Вскоре веревка замерла, натянувшись до предела. Тогда Разик накрепко привязал свой конец к верхней балясине столба, поддерживающего навес над сторожевой площадкой. Затем, через несколько коротких мгновений, показавшихся ему бесконечно длинными, он увидел темный приближающийся силуэт, как будто парящий над дворцовым двором, и вскоре принял в свои объятия целого и невредимого Михася. Лешие отвязали веревку от вышки, позволив ее упасть во двор: пусть теперь враги гадают, куда исчез Михась, спустившись с крыши по невесть откуда взявшейся веревке. Незадачливый часовой, когда очухается, вряд ли будет рассказывать о том, чего он просто не видел, тем более что, скорее всего, дабы не стать козлом отпущения за все произошедшие во дворце события, он вообще не станет докладывать, что его кто-то оглушил.
Лешие соскользнули за частокол, спустившись на руках и легко спрыгнув затем со значительной высоты. Они одним броском домчались до кустов и вскоре достигли того места, где были спрятаны их кони. Бойцы выбрались из поймы на узкую московскую улочку, по которой неспешной рысью, чтобы не споткнуться невзначай в темноте и не привлечь лишнего внимания, держа наготове взведенные пистоли, направились к усадьбе Ропши, под защиту родных стен, где, как они надеялись, можно было перевести дух и снять нечеловеческое напряжение, владевшее всеми без исключения в течение нескольких часов.
По дороге маленький отряд проехал рядом с городской усадьбой Басмановых, в которой многие окна высоких теремов были ярко освещены. Там наверняка пировали и веселились.
– Ишь, гады, разгулялись, – с ненавистью произнес Михась. – Ну, ладно, живите до поры до времени, упыри! А там, глядишь, и к вам в гости заглянем на пир честной!
– Да уж, по европейским обычаям, после персонального приглашения на королевский пир ты был бы нарасхват во всех лучших домах! – насмешливо сказал Разик и, дурачась, добавил по-французски, подражая жеманному тону светской красавицы: – Ах, граф, покажите нам, пожалуйста, как вы забавлялись на пиру у великого князя Жана! Что, ногой по морде? Пяткой в лоб? Ах, какой шарман!
С громким смехом, который звучал чуть нервно и являлся разрядкой после пережитой смертельной опасности, лешие проскакали мимо басмановских хором, не ведая, что в этот момент всеобщая любимица Катька, по которой тайно вздыхал не только Разик, но и добрая половина всей первой сотни, а также других подразделений Лесного Стана, стоит в том самом тереме, который они хорошо видят с седел своих боевых коней, одна напротив шестерых опричников.
Некоторое время после ухода Басманова опричники лишь молча пили и таращились на Катьку, растягивая сладостное предвкушение предстоящей им забавы.
– Ну, что, братие? – начал Хряк. – Видите, девица ужо соскучилась тут перед вами без дела стоять. Да и жарко, небось, в горнице. А сарафан-то на гостье тяжелый. Помогли бы ей лучше раздеться, чтоб раньше времени не вспотела.
Опричники радостно заржали над сомнительной остротой своего достойного дружка-приятеля, трое с готовностью выскочили из-за стола и кинулись было к девушке, чтобы сорвать с нее одежду.
– Подождите, благородные витязи, – остановил их звонкий Катькин голос. – Не стоит вам себя утруждать понапрасну, в узелках да петельках сарафанных путаясь. Лучше сама я перед вами разденусь, не спеша да с улыбками, а вы наслаждайтесь действием сим грациозным да заманчивым.
Опричники изумленно и вместе с тем одобрительно загудели. Вскочившим из-за стола велено было присесть на скамью, чтобы не застили.
Катька поднялась на цыпочки, вытянула руки над головой, плавно крутанулась на месте, сделала несколько грациозных наклонов корпусом вперед-назад, вправо-влево. Ей необходимо было хорошенько размяться перед схваткой. Затем, как и было обещано, с улыбкой глядя на опричников, она не спеша скинула лямки сарафана, сняла его и откинула в сторону, чтобы не мешал.