– Ничего, мы зелень крупно нарежем, – перебила его Агриппина, – огурцов-помидоров добавим и сметанкой зальем. Сойдет!
– Ну не знаю…
– Проще надо быть, Дмитрий Алексеевич! Давайте уж поскорее, а то кушать очень хочется…
В кухне было невозможно находиться, хоть Агриппина и успела там начерно прибраться, так что накрыли в комнате. Кот, учуяв запах отбивных, заинтересованно свесился со шкафа.
– У, змей! – Старыгин погрозил ему кулаком. – Если бы ты еще бутылку вина разбил, я бы тебе устроил…
Кот приуныл и отполз подальше.
После того как они выпили бутылку замечательного сицилийского вина, оба почувствовали себя гораздо свободнее. Старыгин болтал о пустяках и даже пересел на диван поближе к Агриппине. Она разрумянилась, глаза блестели, она не подтрунивала над ним, а рассказывала смешные случаи из своей врачебной практики.
Агриппину отрезвили старинные настенные часы. Они пробили десять раз. Время, когда нужно принимать решение. Либо оставаться на ночь, либо уходить, причем как можно скорее. Пока еще есть возможность удалиться, соблюдая приличия.
Странное дело, ей всегда было наплевать на приличия, однако в данном случае не хотелось доводить дело до открытой конфронтации. Она всегда любила полную ясность во всем, но сейчас как раз не хотела ни в чем разбираться. Вроде бы есть между нею и этим смешным реставратором какие-то ростки симпатии, так не надо ничего усугублять.
– Дима, а ведь вы не просто так меня позвали, – сказала она, – вы ведь хотели мне что-то важное показать…
– Ой да, конечно! – Он хлопнул себя по лбу и побежал в кабинет.
Она сама удивилась, до чего расстроила ее эта поспешность. Кот сверху скорчил зверскую морду.
– Да пошел ты! – тихонько пробормотала Агриппина.
Она встретила Старыгина с гравюрой довольно кисло. Внезапно стало неуютно здесь, в теплой приветливой квартире. Все для нее здесь чужое, эта вычурная мебель, эти картины, даже эти книги. И сам хозяин – что у них может быть общего?
Но он, похоже, так не считал, во всяком случае, он разложил перед ней листки и стал горячо что-то доказывать и объяснять. Она не сразу поняла, что он от нее хочет.
– Вы снова думаете, я фантазирую, выдаю желаемое за действительное? – огорчился Старыгин, по-своему истолковав ее молчание.
– Да нет… – Агриппина очнулась от своих грустных мыслей, – просто я думаю, что нам это дает…
Оттого, что она не возражала, не перечила, не ехидничала, Старыгин обиделся еще больше.
– Очень многое дает! – с жаром заявил он. – Теперь все сходится! Только непонятно, к чему тут перстень… Вот что, я свяжусь с коллегой из Любека, он пришлет мне материалы из тамошнего архива! Да здравствует технический прогресс!
– Что ж, тогда я, пожалуй, пойду, – вздохнула Агриппина. – Поздно уже.
– Я обещал вас развлечь, – спохватился Старыгин, – а сам…
Но она видела, что говорит он это только из вежливости. Что на самом деле он ждет, когда она уйдет, чтобы без помех написать письмо коллеге из Любека.
«Работа для него всегда на первом месте, – думала Агриппина, трясясь в маршрутке, – оттого, наверное, и не женился. Какая женщина потерпит, чтобы с ней так обращались?»
В обиде она и не вспомнила, что для нее самой работа на первом месте, что после некоторого опыта она поклялась себе, что ни один мужчина не заставит ее не только страдать, но даже изменить свои планы.
Известно, что нас в первую очередь раздражают в других людях черты, присущие нам самим. Людей, страдающих чревоугодием, безумно раздражает чужое обжорство, лентяев – чужая лень, болтунов – чужая неумеренная разговорчивость. Так и Агриппину, которая, по сути, была настоящим трудоголиком, раздражало проявление в других людях этого качества.
На следующее утро мастер Бернт Нотке остановился возле высокого каменного дома на Ратушной улице. Рядом с ним стоял шустрый Фриц с тяжелым узлом на плече.
– Это дом кожевника Штольца? – спросил мастер белобрысого слугу, выглянувшего в окошко первого этажа.
– А то! – ответил тот, широко зевнув. – Чей же еще?
– У вас остановился богатый чужестранец, господин Луи Циффер из Брюсселя?
Слуга проглотил зевок, испуганно заморгал, проговорил, понизив голос:
– У нас, у нас… господин Штольц принял его как какого-нибудь важного князя! Отдал ему лучшую комнату в доме… а по мне, так это никакой не богатый чужестранец, а шарлатан и мошенник… и денег на чай слугам дает самую малость…
– Не болтай лишнего, – оборвал его мастер Бернт. – Лучше проводи меня к этому господину!..
– Ох ты боже мой! – переполошился белобрысый. – Извините, господин, коли я сказал что обидное…
Он скрылся из окна, а через минуту дверь отворилась, и тот же болтливый слуга, низко кланяясь, появился на крыльце:
– Прошу вас, господин! Заходите, вас уже ждут!
Мастер Бернт со своим мальчишкой поднялись по крыльцу и вошли в дом. Белобрысый проводил их по темному коридору, подвел к узкой деревянной лестнице, ловко взбежал на второй этаж, распахнул перед гостями дубовую дверь и боязливо отступил в сторону.
Мастер Нотке вошел в просторную комнату.
Полы ее были застланы дорогими персидскими коврами, стены отделаны дубовыми панелями. В камине полыхал огонь, но, несмотря на это, мастера охватил нестерпимый холод.
Возле камина в глубоком кресле из черного дерева восседал человек в черном кафтане. Белые волосы падали на воротник, бесцветные глаза неподвижно уставились в огонь.
Услышав скрип двери, Черный Человек повернулся, взглянул на гостя. В прозрачных глазах заиграли отсветы пламени: в левом – темно-красный, в правом – зеленый. Рот, похожий на ножевую рану, приоткрылся, и тихий голос прошелестел:
– Здравствуй, мастер Нотке. Садись.
Черный Человек указал художнику на второе кресло.
Мастер подошел, опустился в него и, прежде чем заговорить, протянул руки к огню, чтобы согреться.
Однако от пылающих в камине дров исходило не живительное тепло, а смертельный, цепенящий холод, будто не камин был перед мастером, а окно, распахнутое в бескрайнюю ледяную пустыню, в ледяной ад.
Мастер испуганно отдернул руки, повернулся к хозяину.
Тот смотрел на него насмешливо.
– Будь как дома, мастер Нотке! Погрейся, отдохни с дороги, прежде чем мы приступим к делам. Не хочешь ли ты выпить грогу?
– Грогу? Не помешало бы… – Художник зябко поежился, кутаясь в свой кафтан.
Черный Человек негромко хлопнул в ладони, и из угла комнаты появился черный пудель. Пудель выступал на задних лапах, передними же поддерживал массивный серебряный поднос, на котором дымилась большая чаша с грогом. Подойдя к мастеру, пудель потешно поклонился и подал ему чашу.