Итак, ближе к делу.
Чтобы сохранить свою тайну, я всю жизнь имитировал некий физический дефект (конечно, не в буквальном смысле – это лишь образная дань памяти Цзин Линь-Фу). Теперь я достиг того возраста и, не скрою, того уровня благосостояния, когда сцена уже перестала быть золоченой приманкой. Спрашивается, должен ли я, фигурально говоря, «прихрамывать» до конца своих дней, чтобы сохранить тайну, о которой мало кто знает и почти никто не задумывается? Не вижу в том особого смысла; по этой причине я и решил, вопреки своему обыкновению, описать «Новую транспортацию человека». Так называется иллюзион, который сделал меня всемирно знаменитым и, по мнению знатоков, до сих пор остается непревзойденным образцом искусства сценической магии.
Сначала будет описано то, что видно из зала.
Затем последует Развенчание Тайны.
С этой целью и начато мое повествование. А теперь, как договорились, я откладываю перо в сторону.
Вот уже три недели, как я не возвращался к своим записям. Не стану вдаваться в объяснения и не стану выслушивать объяснений. Тайна «Новой транспортации человека» принадлежит не мне одному, и тчк. Что за безумие меня преследует?
Тайна, много лет служившая мне верой и правдой, выдержала нешуточные покушения и т.п. Я охранял ее всю жизнь. Разве не этому служит моя Конвенция?
Почему же сейчас я пишу, что все подобные секреты тривиальны? Тривиальны! Выходит, я посвятил свою жизнь тривиальностям?
Две трети моего трехнедельного молчания прошли в мучительных раздумьях на эту тему.
Эти записки (дневник, рассказ или как их называть?) сами по себе стали, как я уже говорил, результатом моей Конвенции. Хорошо ли я обдумал последствия?
Конвенция требует, чтобы я принимал на себя ответственность за любое свое высказывание, пусть даже опрометчивое или вырвавшееся по неосторожности. Так я и поступаю – словно произнес эти слова сам. Точно так же я поступаю и в тех случаях, когда роли меняются; по крайней мере, хочется думать, что я веду себя именно так. Конвенция требует единства целей, действий, высказываний.
Поэтому я не стану добиваться, чтобы я вернулся к началу и вычеркнул строки, кот-е сулят раскрытие тайны. (По этой же причине я не смогу впоследствии вычеркнуть то, что я пишу сейчас.)
Но раскрыть мою тайну не представляется возможным; этот вопр. вообще не подлежит обсуждению. Придется еще какое-то время имитировать «хромоту».
Не хочется даже думать, что Руперт Энджер и ныне ходит по земле! Иногда мне и вправду удается о нем забыть, погрузить этого злокозненного негодяя в пучину забвения, но он до сих пор коптит небо. Пока он жив, я не могу быть спокоен за свою тайну.
Говорят, он до сих пор выступает со своей версией «Новой транспортации человека», да еще позволяет себе бросать в зал возмутительные реплики, как-то: «Этот номер многие хотят повторить, но никто не способен покорить». У меня сердце кровью обливается от таких инсинуаций; не меньше досаждают мне и др. сообщения, кот-е поступают от сведущих лиц. Энджер нашел новый способ транспортации, и ходят слухи, будто номер смотрится неплохо. Правда, у Энджера есть большой недостаток: медлительность. Как он ни пыжится, ему не удается превзойти меня в скорости! Представляю, как он лезет вон из кожи, пытаясь выведать мою тайну!
Конвенция должна остаться в силе. Никаких признаний!
Раз уж здесь всплыло имя Энджера, придется рассказать, как он вверг меня в серьезные неприятности и как началась наша вражда. Не собираюсь скрывать – это и без того вскоре станет ясно, – что первый камень бросил именно я.
Впрочем, меня сбила с толку приверженность высоким, как мне казалось, принципам, а когда мне открылось содеянное, я попытался искупить свою вину. Вот как это было.
Вокруг профессии иллюзиониста подвизаются отдельные личности, которые рассматривают престидижитацию как крючок, на который ловится и ротозей, и богатей. Они используют ту же бутафорию и технику, что и настоящие иллюзионисты, но делают вид, что воистину творят «чудо».
Кто-то может подумать: невелика разница между таким вот ловкачом и профессиональным иллюзионистом, играющим роль волшебника. Однако их разделяет глубокая пропасть.
Я, например, в начале представления иногда показываю номер, который называется «Китайские кольца». Небрежно держа в руках эти самые кольца, выхожу на середину освещенной сцены. Ни слова не говорю о том, что собираюсь делать. Зрители видят (или полагают, что видят; или же согласны полагать, что видят) десяток блестящих металлических колец. Несколько человек из зала получают возможность потрогать и осмотреть каждое кольцо в отдельности, а потом объявить всем присутствующим, что оно цельнолитое, без прорезей и сочленений. После этого я забираю у добровольных помощников все кольца и, к вящему изумлению публики, мгновенно соединяю их в цепь, которую поднимаю над головой для всеобщего обозрения. Позволив кому-нибудь из зрителей ткнуть пальцем в любое место цепи, я соединяю и разъединяю звенья, причем именно в том месте, которое мне указано. Составляю из нескольких колец какую-нибудь фигуру и так же быстро ее разбираю, нанизываю их себе на руку или на шею. В конце номера зрители видят (или полагают, что видят… см. выше) у меня в руках десяток целехоньких, разрозненных колец.
Как это достигается? Отвечаю: за счет многолетней практики. Здесь, конечно, есть свой секрет, и, поскольку номер по-прежнему широко исполняется, я не вправе вот так, походя, раскрывать его технику. Это трюк, видимость, иллюзия, где ценится не тайна, якобы мистическая, а мастерство, блеск и артистизм исполнения.
А теперь возьмем другого фокусника. Владея той же техникой, он выполняет тот же самый трюк, но во всеуслышание клянется, что соединяет и разъединяет кольца при помощи волшебных чар. Разве к его выступлению станут подходить с теми же мерками? От него будут ждать не мастерства, а связей с потусторонними силами. Публика увидит перед собой не артиста, а чародея, над которым не властны законы природы.
Если в зале окажется профессиональный иллюзионист, такой, как я, он непременно скажет зрителям: «Да это же обыкновенный фокус! Просто кольца не такие, какими кажутся с виду. Вы видели совсем не то, что подумали».
На что чудотворец ответит (притворно): «Зрители увидели сверхъестественное. Если вы считаете, что я просто показал фокус, то потрудитесь в открытую объяснить, как это делается».
И тут я приду в замешательство. Профессиональная честь не позволит мне разгласить секреты трюка.
Так что в глазах публики чудо останется чудом.
Когда я делал первые шаги на эстраде, в моду вошло общение с духами, или «спиритизм». Иногда сеансы устраивались прямо в театрах, при большом скоплении публики, но чаще – негласно, в артистических студиях или частных домах. Все эти священнодействия объединяло нечто общее. Они якобы давали надежду престарелым и скорбящим, внушая им мысль о существовании загробной жизни. За такое внушение люди выкладывали немалые деньги.