Меня охватило неизбывное одиночество, о котором Конвенция пока не позволяет рассказывать подробно; могу только сказать, что я был единственным другом, которого для себя желал. Но при этом я, конечно же, был единственным другом, с которым не мог встретиться.
Моя жизнь полна секретов и противоречий, которые я никогда не смогу раскрыть.
За кого вышла замуж Сара? За меня или же за меня? У меня двое детей, которых я обожаю. Это мои любимые дети, и только мои… действительно мои? Каким образом мне это узнать, кроме как полагаясь на привязанность и чутье? И если уж на то пошло, которого из двоих – меня или меня – полюбила Олив, с кем она жила в квартире, снятой в Хорнси? Не я первым лег с нею в постель, не я привел ее в ту квартиру, но я пользовался ее присутствием, зная, что и я делаю то же самое.
Кто из двоих – я или я – пытался разоблачить Энджера? Кто из двоих впервые разработал «Новую транспортацию человека» и кто впервые подвергся транспортации?
Даже мне самому начинает казаться, что эти речи бессвязны, но нет, каждое написанное здесь слово связано с другими и точно отражает смысл. Вот в чем главная дилемма моего существования.
Вчера я выступал в Бэлеме, что в юго-западной части Лондона. Между дневным и вечерним представлениями у меня был двухчасовой перерыв. Как обычно, я заперся у себя в гримерной, включил ночник, задернул шторы, прилег на кушетку и заснул.
Когда я проснулся…
Или не проснулся? Может, мне это померещилось? Или приснилось?
Когда я проснулся, передо мной стоял призрак Руперта Энджера с длинным кинжалом в руках. Не успел я пошевелиться или позвать на помощь, как он метнулся ко мне, очутился на краю кушетки и через мгновение уже сидел на мне верхом. Занеся кинжал, он направил лезвие прямо мне в сердце.
– Готовься к смерти, Борден, – прохрипел он свирепым шепотом.
Во время этой адской сцены мне показалось, что он ничего не весит, что его можно запросто стряхнуть на пол, но я обессилел от ужаса. Схватив его за предплечья, чтобы не дать ему проткнуть меня кинжалом, я с изумлением обнаружил, что он покрыт все тем же маслянистым зельем. Чем яростнее было мое сопротивление, тем быстрее выскальзывала из-под моих пальцев его омерзительная плоть. На меня веяло зловонным дыханием, затхлостью, мертвечиной.
Я в ужасе ахнул, ощутив острое лезвие.
– Ну! Признавайся, Борден! Ты кто? Который из двоих?
Меня душил страх, что кинжал в любую секунду пронзит мне грудь и вопьется в сердце.
– Говори правду, или тебе не будет пощады! – Острие жалило все сильнее.
– Мне нечего сказать, Энджер! Теперь я и сам не знаю!
Все завершилось так же внезапно, как и началось. Его лицо было в нес??ольких дюймах от моего, я видел перед собою злобный оскал, ощущал тошнотворное дыхание. Острие кинжала уже вспороло мне кожу! Страх за свою жизнь придал мне храбрости. Размахнувшись, я ударил его по лицу, потом еще и еще. Не жалея кулаков, я молотил его до тех пор, пока он не откинулся назад. Дьявольская сила, давившая мне на сердце, ослабла. Почувствовав свой перевес, я сцепил руки в замок и что есть мочи ткнул куда попало. Враг с воплем отпрянул, и кинжал взметнулся в воздух. Однако Энджер все еще сидел на мне верхом. Тогда я вложил в удар всю свою силу и при этом дернулся, чтобы враг потерял равновесие. К моему несказанному облегчению, маневр удался. Смертоносный клинок, отскочив от стены, упал на пол, а призрак откатился в сторону.
Тем не менее он проворно вскочил, но держался поодаль и не сводил с меня настороженного взгляда, опасаясь новой атаки. Я сел, не спуская ног, и приготовился держать удар. Передо мной маячил фантом ужаса, дух злейшего врага всей моей жизни.
Сквозь его полупрозрачное туловище просвечивал огонек ночника.
– Убирайся, – прохрипел я. – Ты мертвец! Тебе со мной нечего делить!
– Равно как и тебе со мной, Борден! Но я не стану тебя убивать: моя месть будет куда страшнее. Ты будешь вечно жалеть о содеянном! Вечно!
Призрак Руперта Энджера шагнул к запертой двери и легко прошел ее насквозь. Теперь о нем не напоминало ничто, кроме отвратительного трупного зловония.
Это наваждение сковало меня страхом; я так и остался неподвижно сидеть на кушетке, пока не услышал гонг к началу представления. Вскоре явился мой костюмер, который обнаружил, что дверь заперта; его настойчивый стук вывел меня из оцепенения.
Кинжал Энджера я нашел на полу в гримерной; он хранится у меня по сей день. Это настоящий кинжал. Он побывал в руках призрака.
Все потеряло смысл. Больно дышать, больно двигаться; я до сих пор чувствую, как острие клинка упирается мне в сердце. Я сижу в своей квартире и не знаю, что делать и кто же я такой.
Каждое написанное здесь слово истинно, в каждом – правда моей жизни. Мои руки пусты, я честным взглядом смотрю вам в глаза. Вот так я живу, но это ни о чем не говорит.
В одиночку я пойду до конца.
В то время мне было всего пять лет, но я ничуть не сомневаюсь, что эти события произошли на самом деле. Знаю, что детская память может сыграть злую шутку, особенно ночью, после ужасного потрясения. Знаю: люди нередко составляют мозаику воспоминаний из фрагментов реальности, из собственных впечатлений или из рассказов других, нередко выдавая желаемое за действительное. В этом смысле я такая же, как все, поэтому мне понадобились долгие годы, чтобы восстановить истинную картину происшедшего.
А произошло нечто жестокое, необъяснимое – почти наверняка это был преступный акт. Он поломал судьбы большинства из тех, кто был к нему причастен. Мне самой он тоже разбил жизнь.
Сейчас я готова описать те события, которые видела своими глазами, но это будет взгляд с расстояния прожитых лет.
Мой отец – лорд Колдердейл в шестнадцатом поколении. Это титул, а по фамилии мы – Энджеры. Моего отца звали Виктор Эдмунд; он был сыном Эдварда, единственного сына Руперта Энджера. Таким образом, Руперт Энджер, он же Великий Дантон, он же 14-й граф Колдердейл, приходится мне прадедом.
Моя мать носила имя Дженнифер, хотя дома отец всегда называл ее Дженни. Они познакомились, когда он работал в министерстве иностранных дел, где провел все годы Второй мировой войны. Отец не был профессиональным дипломатом: когда началась война, он по состоянию здоровья пошел не в армию, а на гражданскую службу. В университете он изучал немецкую литературу, а в тридцатые годы жил какое-то время в Лейпциге, поэтому британское правительство сочло его знания полезными для военного времени. В его обязанности, очевидно, входил, среди прочего, перевод добытых разведкой приказов верховного командования Германии. Родители познакомились в 1946 году, когда ехали поездом из Берлина в Лондон. Молодому дипломату приглянулась медсестра, которая возвращалась в Англию по окончании срока службы в западной зоне оккупации в столице Германии.