Я так и не сумел дознаться, как Борден выполняет этот проклятый трюк, но, по крайней мере, убедился, что он работает один.
Мне предстоит поездка в центр мира магии; в течение двух месяцев я буду встречаться, а возможно, и сотрудничать с величайшими иллюзионистами Соединенных Штатов Америки. Наверняка кто-нибудь из них сможет подсказать мне ответ. Я еду в Америку, чтобы укрепить свою репутацию и, конечно же, сколотить приличное состояние, но теперь у меня появилась дополнительная цель.
Клянусь, что по возвращении секрет Бордена будет у меня в руках. Клянусь, что через месяц после приезда домой я начну показывать на лондонской сцене усовершенствованный вариант этого трюка.
На борту п/х «Сатурния»
Позади ровно сутки ходу из Саутгемптона, штормовая качка в Ла-Манше и короткая стоянка в Шербуре; теперь держим курс на Америку. Судно великолепное: паровая машина работает на угле, три палубы, прекрасные условия для размещения и досуга европейского и американского высшего света. Моя каюта – на второй палубе; в попутчиках у меня оказался некий архитектор из Чичестера. Я не открыл ему свою профессию, невзирая на его деликатные светские расспросы. Я уже соскучился – соскучился по своим родным.
Закрываю глаза и вижу, как они стоят под дождем на причале и машут, машут, машут. В такие моменты мне хочется, чтобы моя магия приобрела силу колдовства: один взмах волшебной палочкой, таинственное заклинание – и вот они все здесь, рядом со мной!
Все еще на п/х «Сатурния»
Мучаюсь от морской болезни, но все же не так, как мой новый знакомый из Чичестера, которого прошлой ночью омерзительно выворачивало прямо в каюте. Бедняга сгорал со стыда и долго извинялся, но исправить уже ничего не мог. Из-за чувства гадливости мне второй день кусок не идет в горло.
Пишу эти строки, а на горизонте уже показались очертания Нью-Йорка. Через полчаса встречаюсь с Каттером, чтобы проверить, все ли у него готово к выгрузке. Писать больше нет времени!
Только теперь путешествие начинается по-настоящему!
Ничуть не удивляюсь, что со времени последней записи о событиях моей жизни минуло почти восемь месяцев. Открыв дневник, я испытываю желание (которое посещало меня и прежде) уничтожить его целиком.
Такой поступок был бы символичен, потому что я уничтожил, перечеркнул или отбросил все обстоятельства, которые прежде составляли мою жизнь.
Впрочем, еще сохраняется одна тонкая нить. Когда я начал вести дневник, мною двигало по-детски наивное стремление описать всю мою жизнь, как бы она ни сложилась. Сейчас уже не вспомнить, каким я виделся себе из детства тридцатишестилетним, но такого поворота событий нельзя было и представить.
Джулия с детьми осталась в прошлом. Каттер остался в прошлом. Обеспеченная жизнь осталась в прошлом. Меня охватила апатия, отчего карьера пошла на спад и тоже осталась в прошлом.
Я потерял все.
Зато нашел Оливию Свенсон.
Не стану подробно о ней рассказывать; просматривая записи минувших лет, я вижу, с каким восторгом живописал свои чувства к Джулии, и краснею от неловкости. Я достаточно пожил на этом свете и достаточно далеко заходил в сердечных делах, чтобы не доверяться более своим эмоциям.
Скажу только, что я оставил Джулию ради Оливии, которую встретил и полюбил в начале этого года, во время американских гастролей. Мы познакомились на приеме, устроенном в мою честь в славном городе Бостоне (штат Массачусетс); она подошла ко мне, чтобы выразить свое восхищение, как в последние годы поступало множество женщин (пишу об этом без тени тщеславия). Может, потому, что я был вдали от дома и по иронии судьбы особенно сильно скучал по своей семье, но впервые в жизни меня откровенно подцепили на крючок. Оливия, работавшая танцовщицей, присоединилась к моей труппе. Когда настало время уезжать из Бостона, она отправилась вместе с нами, и дальше мы уже не разлучались. Более того, не прошло и пары недель, как она начала выходить на сцену в качестве моей ассистентки, а впоследствии прибыла вместе со мною в Лондон.
Каттер этого не одобрял; он дождался конца гастролей, но по возвращении мы с ним немедленно расстались.
Равно как и с Джулией, что было неизбежно. Когда я лежу по ночам без сна, меня до сих пор преследуют раздумья о бессмысленности этой жертвы. Когда-то Джулия была для меня всем; можно сказать, именно она помогла мне войти в тот мир, где я существую и поныне. Мои дети, беспомощные и невинные, тоже принесены в жертву. Скажу лишь одно: мое безумие – это безумие страсти; все иные чувства, кроме влечения к Оливии, во мне отмерли.
Поэтому я не могу доверить бумаге (пусть даже оставшись наедине со своим дневником) слова, поступки и страдания последних месяцев. Говорить и действовать досталось мне, а страдать – Джулии.
Теперь я обеспечиваю Джулии жизнь в отдельном доме, где она поселилась под видом вдовы. Дети остались с нею, она избавлена от материальных затруднений и не обязана встречаться со мной, если сама этого не захочет. Кстати сказать, мне и не следует появляться у нее в доме, чтобы не нарушить видимость ее вдовства. Вот так я волей-неволей превратился в покойника. Навещать детей у них дома мне заказано, приходится довольствоваться редкими прогулками. Виню в этом только себя самого.
Встречаясь с детьми, я мимолетно вижу и Джулию; от ее нежной кротости у меня сжимается сердце. Но обратной дороги нет. Что сделано, того не вернуть. Когда я не думаю о потере семьи, мне кажется, что я счастлив. Но я ни у кого не ищу оправдания. Я знаю, что сломал себе жизнь.
У меня всегда было правило – не делать людям зла. Даже оставаясь на ножах с Борденом, я далек от мысли причинить ему боль или подвергнуть опасности; по мне, лучше его вывести из равновесия или осмеять перед публикой. Но теперь я вижу, что причинил страшное зло четверым душам, ближе которых у меня никого не было. Рискуя показаться пустословом, могу только дать зарок, что ничего подобного больше не сотворю.
Моя карьера сызнова начинает обретать устойчивость. Из-за перипетий, последовавших за моим возвращением из Соединенных Штатов, я упустил все ангажементы, которые обеспечил Анвин за время моего отсутствия. Ну, ничего: я вернулся не с пустыми руками и подумал, что могу позволить себе некоторое время не работать.
Сегодня я открыл дневник потому, что почувствовал в себе порыв выбраться из трясины самобичевания и апатии, дабы вернуться на сцену. Я дал распоряжения Анвину, и, возможно, мои дела опять пойдут на лад.
В ознаменование этого решения мы с Оливией сходили в костюмерное ателье, где с нее сняли мерку для пошива выбранного ею сценического наряда.