— Лидок, я объясню… — хрипло исторг Леха.
— Ты объяснишь, я знаю… — Лида перевела дыхание, закрыла глаза. А когда открыла и обнаружила, что ничего не меняется, они стали наполняться слезами. Они не выливались, скапливались в глазах, отчего те становились очень большими, объемными, блестели, как озерная гладь под лучами солнца… — Мне кто-то позвонил, Леша, не представился, сказал так сочувственно, что хочет открыть мне глаза, чтобы я знала… Сказал, куда я должна прийти, чтобы все увидеть… А мне еще было так странно, что ты не позвонил утром…
— Подожди, не делай выводов, я же говорю, что все объясню… — закаркал Леха. — Это совсем не то, что ты думаешь…
Лида не стала развивать тему, подошла неуверенно к кровати, откинула одеяло. Завизжала Татьяна, сжалась, обняла себя за плечи. Она пыталась что-то сказать, но все слова сплетались у горла, ее чуть не вырвало.
— Боже мой… — потрясенно прошептала Лида. — Танюша, неужели у тебя наконец-то получилось… Ну что ж, поздравляю, ты долго шла к этому дню.
— Прекрати… — захрипел Леха. — Мы сами не понимаем, как здесь оказались…
Лида отмахнулась и побрела к выходу. Прорвало, лопнула пленка поверхностного натяжения, и слезы градом хлынули из глаз…
— Подожди, не уходи, послушай… — выдавил из себя Леха и бросился за ней. Но она с силой захлопнула дверь — и ему едва не перепало по лбу! Он отшатнулся, ноги переплелись, Леха треснулся об пол мягким местом. Взметнулся, издавая завывающие звуки, выбросился в коридор. Мимо шли какие-то люди, засмеялись при виде взлохмаченного парня в трусах. А Лида уже убегала от вселенского позора, сверкали пятки, она свернула за угол на лестницу…
Он опомнился, преследовать девушку в таком виде — позорить обоих. Он бросился обратно в номер, рухнул на кровать ничком, застонал в отчаянии, замолотил кулаками по матрасу. А Татьяна уже сидела над ним, забыв, что она тоже нагишом, пыталась успокоить, касалась пальчиком плеча, давилась слезами.
— Леша, успокойся, ты ей все объяснишь… Ну, хочешь, я сама ей все объясню…
— Татьяна, замолчи, без тебя тошно… — рычал Леха, грызя несвежую простыню. — Уйди от меня, Татьяна, ненавижу тебя… Мать твою, как же я тебя ненавижу…
Он плохо помнил, как доволокся до дома. Прохожие шарахались, уступали дорогу. Остатки разума подсказывали, что затевать разборки в столь плачевном состоянии — в свой же пассив. Он проник в дом с заднего крыльца, чтобы не светиться у конюшен. Припал к крану с водой и пил, пока пузо не стало рваться. Доволокся до постели, рухнул. Он все прекрасно понимал, догадывался, кто устроил это испытание. Но чтобы что-то предпринять, он должен выйти из мерзкого состояния. Он обливался потом, руки не слушались, дважды ронял телефон, прежде чем донес его до уха. Антон Вертковский не отзывался. На пятнадцатом звонке ответила Люсьен, на которой он женился по счастливой глупости (иначе и не скажешь), стала припадочно орать, что она такого не потерпит, она лично прибьет этих так называемых друзей ее мужа! Во что они его вчера превратили! Он на человека не похож! Добрел до дома на автопилоте в три часа ночи, абсолютно без памяти, грязный, как чушка, остаток ночи провел в обнимку с унитазом — его не просто рвало, его наизнанку выворачивало! А сейчас «оне» изволят спать, и она оторвет башку любому, кто посмеет в ближайшие двадцать четыре часа разбудить это чмо!
Вовка Струве до телефона доволокся, но долго не мог исторгнуть что-то вразумительное. Он булькал, стонал, путал порядок слов с проглоченными окончаниями.
— На каком языке ты говоришь, Вован? — взмолился Леха. — Я не понимаю…
— Ну, так это… — Вовка кое-как откашлялся, отдышался, речь полилась яснее. — На языке Кирилла и Мефодия, я других не знаю… Слушай, я вообще ни хрена не помню, что было вчера, вроде Танька нарисовалась в кабаке, но что-то нет ее дома, или я плохо искал… Опупеть, слушай, ну это полный улет — что мы вчера замутили? Не помню, где бродил, куда все делись… Вааще не помню… На пилораму занесло на Лесосечной, огреб от каких-то гоблинов, поблевал, вроде полегче стало… Вот смотрю на себя в зеркало, Леха, и чуть не плачу. Есть человек-паук, а я, блин, человек-мудак, в натуре…
Относительно прилично чувствовал себя лишь Шура Коптелый — у этого «специалиста» имелась масса способов, как побороть взбесившееся похмелье.
— Да нормально все, Леха… — просипел Коптелый. — Правда, плохо помню, кто ты такой… Знаешь, я бы сам до дома с дружеской попойки не добрался — доволокла одна героическая самаритянка… Сейчас она спит, а я на нее задумчиво смотрю, опохмеляюсь. Не могу понять, выпить еще или она мне уже нравится… Слушай, ты какой-то не такой, — обнаружил приятель. — Нет, я понимаю, великий бодун, все такое… Но все равно ты какой-то не такой…
Леха поведал — в четырех словах. Коптелый чуть водкой не подавился.
— Да уж, приятель, я бы в долю к тебе не пошел… Не свезло так не свезло… Но слушай, это же фигня, ты ведь можешь своей девчонке все объяснить? Неужели не поймет? Но придется тогда и про наркоту, и про тех троих, что пешком с горы спустились…
— Надеюсь, объясню…
— Слушай, ты уверен, что нас одурманили? — забеспокоился Коптелый. — У меня просто организм сильный, он не всегда понимает, когда его одурачить пытаются…
— Уверен, Шура… Нужно что-то делать с этой бедой, пока нас окончательно по стенке не размазали… Придем в себя — наедем на «Созвездие», ведь какая-то падла нам все это в бухло подсыпала… А также выясним, кто такая Маринка — якобы подружка Татьяны, и хорошенько ее потрясем — это она позвонила Таньке, после чего та прибежала в «Созвездие»… А Танька в этой гадости, как ни крути, ключевой персонаж…
– Слушай, а лихо нас сделали, – подумав, заявил Коптелый. – Нет, серьезно, Леха, не обижайся. Тебе не кажется, что в этой гадости много рыл завязано?
Он должен был прийти в себя — какими бы токсинами ни забили его организм! Четыре часа на сон — без вариантов, не протрезвеет, если не поспит. Он поставил будильник — и проспал, его-то мать! Вскочил, когда на землю опустились сумерки. Все локти обкусал, приплясывая по дому. Ведь его Лидунька дико мучается и страдает, а он тут дрыхнет без задних ног! Яд из организма еще не вышел. Он изгонял его контрастным душем, убойной дозой кофе, выскребал станком щетину. Впихивал в себя бутерброды с колбасой, которые не желали селиться в желудке и выталкивались обратно.
Тьма накрыла Аргабаш, когда он нарисовался в относительно сносном виде и с букетом алых роз у дома депутата Холодова. Он решительно отворил калитку, прошествовал по дорожке к дому. «Кавказец» Джим укоризненно смотрел ему вслед — мог бы и косточку захватить. Прости, старина, не до тебя… Проход в святая святых преграждал угрюмый Виктор Петрович в велюровом домашнем костюме — он был уже в курсе вероломства, жертвой которого пала его дочь. Он насупился, сунул руки в карманы. Такое впечатление, что вокруг мужчины витал ореол, какая-то блеклая рябящая кайма. Попробуй разберись, что за штука такая — да Лехе, собственно, не до этого было.