Разворот и возвращение заняло еще минут пять. Но Наталья на трясущихся ногах с туфлями в руке уже была на берегу реки. Она смотрела на зверскую расправу, и все происходящее казалось ей кошмарным сном. Инстинкт самосохранения толкнул девушку к берегу, туда, где ее не найдут. Хорошая пловчиха, Садовская сразу приняла решение. По осыпи она спустилась к излучине реки и бросилась в воду. Она плыла, пересекая реку специально по диагонали, чтобы с берега, со стороны строительной площадки, ее не было видно.

Картина страшного убийства, которую ей довелось увидеть, преследовала ее, в ушах все еще стоял хруст костей и треск плоти вперемешку с хрустом гравия. Страх расправы, которую учинят над ней самой, прибавлял ей сил, хотя рук и ног она не чувствовала. Все движения совершала машинально, а ужас толкал ее все дальше и дальше от страшного берега.

«Они не знают, что я была там, не могут знать, — билась в голове мысль. — А если узнают, если догадаются? Ведь кто-то же знает о наших отношениях!» И новая волна ужаса накатила на девушку.

У Натальи началась рвота. Ей повезло, что под ногами оказалось дно. Она с трудом выбралась на мелководье, немного постояла по пояс в воде, дожидаясь, когда пройдут позывы рвоты, затем двинулась вперед. Она пришла в себя на холодном песке. Небо светлело. В перелеске хлопали крыльями чего-то не поделившие утренние птахи. Наступало утро, и надо было жить. А в городской квартире ее мамы спал сын. И мысль бежать куда глаза глядят сменилась страхом за него. Мальчика схватят и будут ей угрожать. Господи, как же ее угораздило так влипнуть!..

Глава 6

— Ты чего мелешь? — насупился Остапенко. — Ты хочешь сказать, что оставил в живых свидетеля? Что эта девка слышала те вопросы, которые твои головорезы ему задавали перед смертью? Ты понимаешь, что случилось? Ты бы на площадь вышел и в мегафон всем объявил.

— Михаил Иванович, — хмуро и твердо заявил Кадашкин, нервно пытаясь пригладить непослушные спутанные волосы, — я, по-моему, с вами предельно честен. Я мог бы все это скрыть, но я рассказал как есть.

— Спаси-ибо тебе, родной! Утешил. Я тебя расцеловать за это должен?

— Перестаньте! — не выдержал Кадашкин. — Дело общее, и я с себя ответственности не снимаю. Естественно, ее ищут, естественно, ей не дадут рта раскрыть. Картина там была, я вам скажу! Я уверен, что она сейчас ничего от страха не соображает и забилась в какую-нибудь нору. Даже если она обратится в милицию, то я узнаю об этом первым. И весь ее бред будет признан именно шизоидным бредом. Пьяный человек стоял под землеройным механизмом, упала стрела с ковшом и впечатала его в землю на глазах любовницы. Любой психиатр признает, что этого душераздирающего зрелища для помешательства вполне достаточно. Пусть только объявится. В психбольнице мы ее и похороним.

— Черт, с тобой, Кадашкин, сам неврастеником станешь, — проворчал Остапенко. Он вскочил и стал мерить свой кабинет шагами. — Что происходит, я не понимаю?

— Все в норме, все под контролем, — заверил шефа Кадашкин. — Я полагаю, что оснований для волнений нет.

— Нет оснований, — снова проворчал Остапенко. — А почему твои головорезы его убили, так ничего не выяснив? Кто был заказчиком покушения на меня, кто был инициатором захвата товара? Где, в конце концов, сам товар? Бить проще всего!

— Я просто не успел вам рассказать, — примирительно заговорил Кадашкин. — Вас так взволновала Садовская, что я просто не успел. Так вот, необходимости выяснять что-то у Белого не было, потому что мы на девяносто процентов уверены, что Лука действовал по указке Белого. И Белый знает, где товар, потому что сам его прятал до поры до времени. Есть много способов узнать, где именно он его прячет.

— Откуда уверенность, что Белый виновен?

— Вы забыли, что арестовали Луку именно по подозрению в убийстве девятерых человек. Только следствие не знает, что убийство произошло во время ограбления и завладения партией наркотиков. Есть определенные улики, которые указывают на его участие и на то, что он организатор. Официальное расследование ничего выяснить не успеет, потому что мы раньше узнаем, где спрятан товар.

— Хорошо, допустим. А вопрос с киллером? Если ты тут ошибаешься, то, извини, я головой рискую.

— Не ошибаюсь. Разведка работает, целой будет ваша голова.

— Твоими бы устами… — проворчал Остапенко. — Ладно, убедил. Только имей в виду, что я твоей гоп-компанией не очень доволен. Контроль над ними теряешь, Сергей Сергеевич, а это плохо. На твою ответственность, запомни хорошенько, на твою ответственность я оставляю розыск Садовской и ее… устранение. И чтобы ни один идиот даже не подумал, что и из-за чего с ней случилось. Понял? Никакой связи с гибелью Белозерцева! Абсолютно!

Старший следователь Пугачев менялся, когда впадал в азарт. Он даже как-будто молодел лет на десять. С такой убежденностью он говорил, выстраивал логические цепочки. Сейчас он стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно на извилистую голубую ленту реки, уходящую за зелень холмов. Если бы не мешали столбы ЛЭП, то картина бы ласкала взгляд своей первозданностью, девственностью. Мешали не только столбы, был еще один очень неприятный момент, который прервал цепь рассуждений и заставил Пугачева в задумчивости замолчать на некоторое время.

— Знаешь, Володя, — заговорил наконец Пугачев, не оборачиваясь к Черемисову, сидевшему сзади у его стола, — я что-то не замечал за тобой раньше такого раболепия перед начальством.

— Ива-ан Трофимович! — с укоризненным видом засмеялся молодой следователь.

— Да-да, Володя. Ты буквально на лету схватываешь едва заметные и небрежно брошенные намеки руководства. А закон? А долг?

Пугачеву было очень неприятно все это произносить. Для него самого его слова звучали неискренне, насквозь фальшиво, даже пошло. «Мне ли стыдить и попрекать молодого человека?» — подумал Иван Трофимович.

— Ладно, это я так, — наконец сказал он, возвращаясь к столу, — ворчу по-стариковски.

— Ну какой же вы старик? Вы еще орел, Иван Трофимович!

— Орел, — задумчиво повторил Пугачев, — орел не ловит мух. Aqvila non captat muskas.

— Что? — со смехом удивился Черемисов. — Латынь? Вот не замечал за вами раньше к ней пристрастия.

— А? Да просто запомнилось когда-то, — махнул Пугачев рукой.

У него уже начинало проходить чувство недовольства, и он устыдился того, что обрушился на Владимира с попреками.

— Так вот к чему я все это говорил, Володя: каждое свое действие нам, как прокурорским работникам, следует подкреплять конкретными приказами, когда они расходятся с определенными нормативными актами.

Пугачев хотел сказать «с законом», но смягчил формулировку.

— Все, что нельзя подшить в уголовное дело, не имеет никакого значения. Вам понятно? Или закон, на который вы ссылаетесь, либо приказ начальника, который вы туда можете подшить.