— О.
Тэлли вспомнила о недавнем поцелуе.
«Интересно, — подумала она, — сколько раз Зейн использовал поцелуи, чтобы пробудить у девушек воспоминания об уродских деньках?»
— Но почему ты вернулась в город? — спросил Зейн. — Только не говори, что тебя и вправду спасла Шэй.
Тэлли покачала головой.
— Я так не думаю.
— Тебя поймали чрезвычайники? И Дэвида они тоже поймали?
— Нет, — уверенно сказала она.
Какими бы спутанными ни были ее воспоминания, она точно знала, что Дэвид по-прежнему жив. Она ярко представляла себе его, прячущегося среди развалин.
— Объясни мне, Тэлли, почему ты вернулась сюда и сдалась?
Зейн крепко сжал ее руку, ожидая ответа. Он снова подвинулся ближе, его золотые глаза сверкали в усыпанной пятнышками солнечного света тени под деревом, он ловил каждое слово Тэлли. Но воспоминания почему-то не приходили. Пытаясь вытащить из памяти хоть что-нибудь о тех днях, она словно упиралась в глухую стену.
Покусывая губы, она проговорила:
— Почему же я не могу вспомнить? Что со мной не так, Зейн?
— Неплохой вопрос. Но что бы это ни было, это происходит со всеми нами.
— С кем? С «кримами»?
Он покачал головой и перевел взгляд на бальные башни, возвышавшиеся чуть в стороне.
— Не только. Со всеми. По крайней мере, со всеми, кто живет здесь, в Нью-Красотауне. Большинство вообще не желает разговаривать о том времени, когда были уродцами. Говорят: и слышать не хотим обо всей этой ребячьей чепухе.
Тэлли кивнула. Это она в Нью-Красотауне сразу заметила — за пределами группировки «кримов» разговоры об уродских годах считались дурным тоном.
— Но если все же удается кого-то разговорить, оказывается, что большинство просто-напросто не могут ничего вспомнить.
Тэлли нахмурилась.
— Но мы-то, «кримы», то и дело болтаем про добрые старые времена.
— Мы только тем и занимались, что вытворяли что-нибудь запретное, — сказал Зейн. — Поэтому у нас в головах сохранились яркие картинки. Но, чтобы они не исчезли, нужно постоянно пересказывать свои истории, слушать друг друга и нарушать правила. Нужно сохранять просветленность, иначе постепенно забудешь все. Навсегда.
Тэлли поймала напряженный взгляд Зейна и вдруг кое-что поняла.
— Значит, для этого «кримы» и существуют, да?
Зейн кивнул.
— Верно, Тэлли. Чтобы не забывать, чтобы помочь мне понять, что с нами не так.
— А как ты… Почему ты так не похож на остальных?
— Еще один неплохой вопрос. Может быть, я таким родился, а может быть, все дело в том, что в ту ночь, прошлой весной, когда я струсил и не ушел из города, я дал себе клятву: настанет день, и я уйду — красавцем или уродом, все равно. — Последние слова Зейн произнес совсем тихо. А потом добавил сквозь зубы: — Просто все оказалось намного труднее, чем я думал. Какое-то время была такая скука, что я начал кое-что забывать. — Он вдруг просиял. — А потом появилась ты со своими потрясающими историями, в которые так трудно поверить. И теперь все просто отлично.
— Да, вроде бы. — Тэлли посмотрела на свою руку в руке Зейна. — Можно еще один вопрос, Зейн-ла?
— Конечно. — Он улыбнулся. — Мне нравятся твои вопросы.
Тэлли отвела взгляд и немного смущенно проговорила:
— Когда ты меня поцеловал — ты это сделал только для того, чтобы меня разговорить? Чтобы я лучше вспоминала? Или…
Она умолкла и взволнованно заглянула в его глаза.
Зейн усмехнулся.
— А ты как думаешь?
Но ответить он ей не дал. Он обнял ее за плечи, притянул к себе. На этот раз поцелуй длился дольше. Тепло губ Зейна, уверенная сила его рук, вкус кофе и запах его волос…
Наконец они оторвались друг от друга, и Тэлли запрокинула голову, тяжело дыша. Во время поцелуя ей так не хватало кислорода. Но зато ее сердце снова забилось чаще — намного чаще, чем после таблеток для сжигания жира, чем даже во время прыжка с башни прошлой ночью. И она вспомнила еще кое-что, о чем следовало сказать раньше, но она почему-то не сказала.
И это должно было жутко порадовать Зейна.
— Вчера ночью, — выпалила Тэлли, — Крой сообщил мне, что у них для меня что-то есть, — но что именно, не сказал. Он собирался оставить это здесь, в Нью-Красотауне, и спрятать так, что надзиратели не найдут.
— Что-то из Нового Дыма? — широко раскрыв глаза, проговорил Зейн. — Где?
— Валентино триста семнадцать.
— Секундочку, — сказал Зейн, быстро снял с пальца Тэлли интерфейсное кольцо, снял и свое кольцо и повел ее в глубь сада. — Лучше от колечек избавиться, — объяснил он. — Не хочу, чтобы за нами следили.
— Ой, конечно. — Тэлли вспомнила прежние времена — как легко и просто было обдурить майндеры в интернатах. — Надзиратели вчера ночью… Они сказали, что будут приглядывать за мной.
Зейн хмыкнул.
— За мной они приглядывают всегда.
С этими словами он нацепил колечки на два высоких листа осоки, и листья склонились от тяжести.
— Ветер будет их время от времени покачивать, и впечатление создастся такое, будто мы их и не снимали, — пояснил Зейн.
— Но разве это не будет выглядеть странно? То, что мы так долго остаемся на одном и том же месте?
— Это же увеселительный сад. Тут многие доставляют друг другу удовольствие, — рассмеялся Зейн. — Я здесь не раз бывал.
Тэлли эти его слова совсем не понравились, однако она не подала виду.
— А как мы потом разыщем колечки?
— Я знаю это место. Перестань волноваться.
— О. Прости.
Зейн обернулся и рассмеялся.
— Тебе не за что просить прощения. Я уже давно так здорово не завтракал!
Они оставили колечки в траве и отправились к реке и особняку Валентино. Тэлли шла и гадала, что же они могут обнаружить в комнате триста семнадцать. В большинстве особняков у каждой комнаты имелось собственное имя. Комната Тэлли в особняке Комачи называлась «Ипрочее», комната Шэй называлась «Синеенебо», но особняк Валентино был настолько стар, что его комнаты были попросту пронумерованы. «Валентиновцы» всегда были помешаны на такой чепухе — сохраняли древние традиции своего дряхлеющего дома.
— Хорошее местечко твои друзья выбрали, чтобы что-то спрятать, — отметил Зейн, когда они с Тэлли уже были недалеко от раскинувшегося на берегу реки особняка. — Легче сохранить тайну там, где стены не разговаривают.