Впрочем, Дердай с Киллианом лишь добродушно усмехнулись. Они оба во время революции отсиживались в своих поместьях в глубине страны, дожидаясь, пока буря утихнет, чтобы затем примкнуть к победившей стороне. Так вышло, что победившей стороной в некотором смысле оказался именно Монлегюр. Во всяком случае, он больше всех прочих выиграл от революции и её плодов.
– Присаживайтесь, капрал. Выпейте пуншу. У вас, я так понимаю, была бурная ночь? Добрый пунш вам сейчас не повредит. Хотите сигару?
Стюарт Монлегюр был само гостеприимство, и подобное радушие, оказываемое одним из сильнейших людей в королевстве простому служаке, выглядело просто дико, если не сказать подозрительно. Клайв так опешил, что сел в предложенное кресло и не заметил, как «трое братьев», переглянувшись между собой, пододвинулись вместе со своими креслами к нему поближе, смыкая круг и отрезая пути к отступлению.
Всё ещё ничего не понимая, Клайв выпил пунш, но отклонил сигару, потому что не курил.
Стюарт Монлегюр глядел на него с какой-то отеческой нежностью, смешанной со столь же отеческой снисходительностью. Клайв неловко поёрзал в кресле. Он уже совершенно уверился, что к побегу Джонатана эта встреча не имеет никакого отношения, но мысль эта теперь почему-то не вызывала у него облегчения, а даже слегка пугала.
Он испугался ещё больше, когда Монлегюр спросил:
– Что вы думаете о люксии, друг мой?
Вопрос был в высшей степени странным, впрочем, не более странным, чем вся эта ситуация. Клайв откашлялся и повторил то, что совсем недавно уже объяснял девице Клементине – правда, в более вежливых выражениях, понимая, где находится, и всё ещё немного робея. Зал был такой большой, а Клайв в нём – такой маленький, и эти трое великих мужей, властителей мира, придвигались к нему так близко и так внимательно слушали его несвязную речь, что он стал сбиваться всё больше, запутался и наконец замолчал, чувствуя себя крайне глупо.
– Правильно ли я понял, – елейным голосом проговорил Монлегюр, глядя на Клайва всё так же нежно, – что вы осуждаете широкое внедрение люксиевых технологий в производство и вообще не приветствуете экономическую политику нынешнего короля?
Если бы Клайв не был взвинчен и сбит с толку всей этой катавасией, он бы обратил внимание на словечко «нынешнего», обронённое Монлегюром как бы между прочим. Но Клайв был в замешательстве и только яростно замотал головой, уверяя, что совсем он не приветствует никакую политику… то есть, конечно, он хотел сказать – не осуждает, и всё такое… ему вообще до этого дела нет, он простой капрал и смуту никогда не сеял, пусть спросят хоть капитана ле-Родда.
– Непременно спросим, – кивнул Монлегюр. – Но пока что скажу вам, друг мой, что вы напрасно так беспокоитесь, ибо и я, и мои досточтимые коллеги вполне разделяем вашу критическую позицию.
Дердай с Киллианом усердно закивали. Клайв открыл рот – и закрыл, так и не придумав, что сказать. Он уже совсем перестал что-либо понимать. Трое сильнейших государственных мужей Шарми вызывают к себе простого городского стражника, чтобы заверить, что целиком разделяют его недовольство экономической политикой монарха.
«Да не белая ли горячка у меня?» – озарило наконец Клайва, и он украдкой ущипнул себя за тыльную сторону ладони. Однако Стюарт Монлегюр, сидящий прямо напротив него, никуда не пропал и даже не подёрнулся рябью. Вместо этого он встал и принялся прохаживаться по залу, доверяя своё величественное отражение двум десяткам огромных зеркал, развешанных по стенам и делавших зал ещё более огромным, а людей – ещё более маленькими.
– Воистину, в трудные времена мы живём, мой юный друг, в нелёгкие времена! Смута уж четверть века как осталась позади, а печальные плоды её пожинаем мы до сих пор. Королевство Миной, издревле бывшее нашим заклятым врагом, вновь копит силы для того, чтоб нанести новый удар – и мы ничего не делаем, чтобы себя оградить! Люксиевые богатства, не дающие покоя нашим врагам, нам дали слишком много покоя, расслабили нас, расхолодили, разбаловали, притупив нашу бдительность и сморив праздностью. Вы говорили, кажется, что големы теперь на заводах исполняют всю работу, и чернь болтается безо всякого дела. Истинно так – а ведь всем известно, что праздность черни есть самое великое зло! Пока чернь занята – она послушна. Отбери у неё плуг, мотыгу, стамеску, топор – и она начнёт пить, болтать, буянить и затевать революции. А новая революция как никогда опасна сейчас, когда минойский враг стоит уже почти у самых наших ворот. И вот туда, туда, в сторону северной границы надлежит направить всю силу и мощь люксия – на борьбу с врагом, а не на бессмысленные развлечения. В прошлом месяце граф ле-Гус на своём балу жёг тысячу двести люксиевых ламп, а затем устроил люксиевый фейерверк – вы видали, должно быть, посреди ночи всю столицу озарило светом, как в самый солнечный полдень. Какое сказочное, какое безумное и преступное расточительство! Да, некоторый подъём в экономике использование люксия на фабриках нам дало. Но что толку, если нас захватит враг, и все наши фабрики, заводы, поля и блага отойдут к нему? Добро надо не только копить, добро надо защищать! Вы согласны?
– А? Ну… видимо, да, – промямлил Клайв.
Монлегюр развернулся на каблуках и вперил в него испытующий взгляд.
– Я имею в виду, согласны ли вы, что гражданское использование люксия, на котором столь узко сосредоточена политика нынешнего короля, – есть тупиковый путь, и надо искать иные, быть может, более жёсткие, но и более злободневные и дальновидные решения?
Слово «нынешний» он опять подчеркнул, и на сей раз Клайв это уже заметил. Разговор явно подводили к чему-то важному, очень издалека, осторожно, словно он был рыбкой, которую боялся спугнуть опытный рыболов.
Это ощущение не нравилось Клайву, но, похоже, особенного выбора у него не было. Киллиан и Дердай, нагнувшись вперёд в своих креслах, слушали Монлегюра, как студенты-первокурсники слушают своего любимого профессора, вещающего с кафедры.
Монлегюр, очевидно, ждал ответа на свой вопрос, и Клайв, прочистив горло, опять ответил:
– Ну, в общем, да. Почему бы и нет? Я, правда, никогда не слышал, чтобы люксий использовался для разработки какого-то оружия, но я не учёный…
– Именно! Как вы верно подметили! – воскликнул Киллиан, а Дердай добавил:
– Оружие – очень точное слово. Мы с вами, господа, – старые зануды и дипломаты, а молодой пылкий ум сходу найдёт простое и верное определение.
Все трое рассмеялись, с виду непринуждённо, но слишком громко и оттого фальшиво. Клайв промолчал, поглядывая на эту странную троицу, о которой в столице, да и по всей стране, ходило столько слухов – странных, тёмных, а порой и довольно жутких. Три главы великих домов смеялись, показывая крепкие зубы, и казались Клайву трёхглавым драконом, принявшим человеческий облик и лишь кажущимся тремя разными людьми, а на деле бывшим одним целым, мечтавшим откусить и проглотить как можно больший кусок.
С другой стороны, то, о чём они говорили, не было лишено смысла. Клайв был солдатом, и военные интересы Шарми не были ему совершенно чужды. Он и сам, случалось, подумывал, а порой и говаривал в пылу застольного спора, что пляшущие жестянки, ткущие жестянки и жестянки, собирающие на заводах другие жестянки, – это всё хорошо, но неужели нельзя придумать так, чтобы, например, зальёшь капельку люксия в пистолетный капсюль, и он не один раз стреляет, а, скажем, шесть? Ну или хотя бы два. Когда речь заходит о выстрелах, то два – намного лучше, чем один.