– Похищения? – произнесла Люка задумчиво. – Не хочешь поучаствовать в одном перспективном деле?
– Что надо делать? – оживился Чика.
– Идем в машину, там обговорим.
Марину жутко хотелось спать, но он взбежал на этаж, прошел к кабинету и тихонько постучался, время-то позднее, Шатун мог уже заснуть, не дождавшись его.
Шеф бодрствовал. И не производил впечатления уставшего, измученного человека, но принимал на грудь, притом не был пьян. Марин отчитался за прожитый не напрасно день, порадовать было нечем, кроме случайности, связанной с готической девочкой, которая привела к Умбре.
– Я все равно искал бы неформалов с этой татуировкой, – в заключение сказал он, – и вышел бы на готов – это логичный путь. Но ушло бы много времени. Повезло, что Зойка упала нам под колеса.
– Думаешь, они из… этих… готов, да?
– Ксения Эдуардовна – крупная фигура, неужели вы полагаете, на нее покусился заурядный го´тик? Это такая же крупная фигура. Которая в состоянии нанять группу киллеров, что само по себе невероятно, ведь свидетелей никто не любит. А заказчик предпочитает группу свидетелей. Странно, да? Но логика у него есть. Убийцы – серьезные люди, а не инфантилы, мяукающие на луну про смерть, их где-то вышколили, как в армии. Да! С дочерью виделись?
– Нет.
– Нет… – протянул Марин с небольшим подтекстом, который задел Шатунова:
– У нас сложные отношения… Вообще нет отношений. В тот вечер, когда позвонила Ксения, дочь приехала сватать меня за свою мать… или мать за меня… Не знаю, как правильно должно звучать, я же гэпэтэушник. Знаешь, мальчик, чего мне стоило не отправить ее к матери? Хотя бы к чертовой.
– Извините, почему вы ее мать не любите?
Шатунов смотрел на Марина и думал, что этот парень не знает ни предательства, ни следующего за ним отчаяния, ни разочарований. Он многого не знает. И слава богу. А Марин понял, что тема для шефа больная и неприятная, поэтому решил переключить его на другой объект, не зная, что одно связано с другим:
– Не хотите говорить – не надо. Но раз уж мы сидим, почему бы не вернуться к Ксении Эдуардовне? Что вы знаете о ней? Это и мне нужно знать, черт возьми! Потому что и я, и в полиции… мы можем идти неверным путем. Мне кажется, от вас зависит, насколько точно мы определим мотивы, а их сейчас нет… все работают наугад.
Шеф отхлебнул виски (стакан, можно сказать, прилип к его рукам) и не закусил, а закуски стояли на столе, о них позаботился наверняка Иваныч. И вдруг Шатунов развел досадливо руками:
– Но это же с Таньки придется начинать.
– А без нее нельзя?
– Не знаю… Она изменила мне. Я сам видел… Ууу, как хотелось ее… превратить в пастилу! А я бежал. Кинул все и… думал, умру… Это был крах, я ж ее… Ну, ты понял. Не знал тогда, что меня ждут хуже испытания. Мне предъявят обвинение в убийстве, а на смертную казнь еще не было моратория… Я забежал вперед.
Все равно пришлось вернуться в юность, иначе Марин не поймет, как он дошел до жизни такой. В том, что происходило с ним, была некая закономерность, не исключена она и сегодня, хотя это из области мистики, а Шатунов далек от всего ирреального…
Пока он ломал голову над тем, откуда в зале суда взялась Ева, и уже склонялся к мысли, что она пришла поддержать его чисто морально, судья обратился именно к ней:
– Ксения Эдуардовна, вы хотите сделать заявление?
– У меня ходатайство… – поднялась Ева.
С трудом до Шатунова доходило, что Ева не есть Ева, а зовут ее Ксения. Вот когда окончательно снесло крышу! «Как же так, почему?» – спрашивал он себя. А она не поднимала на него глаз, вся такая деловая, холодная и далекая, как Северный полюс. Тем временем вспотевший адвокат, глядя в сторону Евы… то есть Ксении, с большой нелюбовью и паникой, которую не скрывал, шептал ему свистящим шепотом и брызгая слюной:
– Не паникуйте, если проиграем… с той сукой, что вон за тем столом сидит, это реально, она по максимуму требует. Будем подавать апелляцию… Судье выразим недоверие… Не все потеряно.
Одними глазами он указывал на Ксению, стало быть, она и есть сука, которая пришла в зал суда выбить для Лехи вышку, – понял Шатунов. То есть она – государственный обвинитель?! Значит, никаких шансов… Почему все так безобразно на этом свете?
Наверное, со зла на нее – лгунью, а также на предвзятое следствие, судей, свою судьбу, а может, просто зверски устав, Шатунов принял решение замолчать на время суда. Раз Еве-Ксении нужна его смерть – пусть получит ее. Да будь что будет! И нежданно-негаданно ощутил облегчение, да-да, близкая развязка перестала его пугать, он даже с интересом и без эмоций наблюдал за происходящим в зале, будто действо его не касалось.
А заседание отменили. Шатунову надели наручники, отвели в машину и – назад в камеру. Надо ли говорить, что на нарах он провалялся в полнейшей прострации, ни на что не реагируя. Уголовники его не трогали, понимали: статья расстрельная, заменить на пятнашку (пятнадцать лет заключения) не получится, естественно, мужику погано.
Два дня спустя звякнули замки, конвоир рявкнул:
– Шатунов, на выход!
Ему было все равно, куда ведут, а привели в паршивое помещение, где он общался с адвокатом, только за столом сидела… Ева-Ксения! Она что-то писала и стальным голосом, незнакомым Леньке, приказала:
– Наручники снимите. – Конвоир послушно снял наручники и, взяв за плечо Шатунова, надавил, усаживая. – Закройте нас и можете идти отдыхать. За полчаса, думаю, мы управимся…
– Но… – не решался уйти конвоир, опасаясь «злостного преступника» без наручников, вдруг он в заложники возьмет женщину.
– Вам нужно повторять два раза? Свободны на полчаса.
Шатунов не сводил с нее глаз, гадая, зачем государственная обвинительница притащилась к нему? Вдруг он вспомнил, что заседание суда перенесли, в ушах прозвенел ее голос:
– Прокуратура ходатайствует о переносе рассмотрения уголовного дела, так как выявлены новые факты, ставшие известными накануне…
Ничегошеньки он не понимал в этой арифметике! Но отгородился, скрестив руки на груди и вперившись в нее исподлобья, полагая, что явилась она за обещанием с его стороны сохранить в тайне их «дружественные» отношения.
В дверях повернулся ключ, их закрыл конвоир, некоторое время раздавались удаляющиеся шаги. Теперь она подняла на Шатунова черные глаза, прожигающие его насквозь, и произнесла тихо:
– Ну, здравствуй, Ленька.
– Здравствуй. Как же мне тебя называть?
– Ксенией.
– Ева… Мне никогда не нравилось это имя, оно не твое. Ты меня обманула…
– Так получилось. Брякнула первое имя, что пришло в голову…
– А потом? Почему не сказала правду, хотя бы как зовут на самом деле?