— Что, и Вовка здесь?
— А куда ж ему?
Кир открыл рукопись на одной из первых страниц и прочел:
Старлей орал. Он никак не желал умирать и все бегал по снегу, как обезглавленный петух. Махал руками, хлопал себя по капюшону, пытаясь потушить огонь. Гудение сбоку усилилось, и, обернувшись, Игрек увидел странное: от радара, казалось, тянулась раскаленная белая струна, связывающая Старлея, его снегоход и уходящая в снежную муть. Но и в метели струна не терялась, а расширялась, как полоса света, бьющая через диафрагму. Линза, успел подумать Игрек, и тут снегоход взорвался…
— Что же ты Старлея с Игреком прибил, и так сразу?
— Игрека нет, не прибил. А Старлея… че ему сделается, он живучий. Посмотри там дальше.
Кир перелистал еще пару десятков страниц и прочел следующее:
В падении Вавилона под названием Стена Старлей увидел Бога. У Бога был простенький нимб и желто-голубой адидас с логотипом «Ukraine». Бог повелел Старлею зажечь сердца жителей Города.
— Всех? — спросил Старлей.
— Всех, — ответил Бог и протянул Старлею початую пачку «Мальборо»…
Киру стало как-то не по себе. Пролистав рукопись почти до конца, он наткнулся на фразу: Ни живых, ни мертвых уже не будет. Это его доконало окончательно. Оглянувшись на Макса — тот как раз выцеживал из бутылки последние капли, стараясь не зачерпнуть коричневое, — Кир прибрал рукопись и запихнул в седельную сумку, которую прихватил с собой. Шакал в суме приглушенно вякнул. Максик, кажется, пропажи своего труда не заметил.
Опустошив бутылку и помотав головой, поэт, а ныне уже вроде бы и прозаик, оживился:
— Да, так вот, ты очень вовремя, Кирюха. Вместе народ поднимать будем.
— Куда поднимать?
— Не куда, а откуда. Из покорности и оголтелого рабства. Ты что, ничего не знаешь?
— Я, Максик, знаю многое, — задушевно ответил Кир. — Но насчет того, что у вас тут творится, — без понятия. Давай рассказывай.
И Максик рассказал.
— Поначалу все крутилось, как полагается, — повествовал литератор, — тушканчеги нам жрачку, удобства и развлечения, мы им — харчок в рыло. Потому как народ наш, Кирюха, неблагодарный очень. С другой стороны, а чего это благодарить шерстистую бестию, лишившую тебя родного крова? Пиндосы с тушканами коллаборационировали, а мы — ни-ни, иначе сцукой будешь. Однако жили. Уживались даже. А завертелось все с того, как они выпивку поставлять отказались. Вы мол, нам, хромо сапиенсы позорные, весь корабль заблевали, палубы драить некому. Ну и правда, кто тут чучмек палубу драить? А тушканов мало, дюжины две — вот и весь экипаж. Им тоже ишачить на влажной уборке помещений некозырно. Ладно, хохлы нашлись — они из гидропонной брюквы спирт производить начали и гнать по всему кораблю через канализационные трубы. Оно бы и прекрасно, да русские взбеленились: спирт гонят через нашу обширную территорию европейцам, пиндосам и канадцам, те, слышь, уже электростанции и автотранспорт под него переоборудуют, а нам, братскому народу, шиш без масла? Нехорошо! Президент украинского сектора, сволочь еще та, грит: платите за спирт, тогда и вам поставлять будем. Наши в ответ: какое платить, налоги-то за эксплуатацию канализационных труб на территории суверенного российского сектора никто не отменял. Просверлили нафиг все трубы и стали спиртягу качать нелегально. Пиндосы в вой: недопоставки, коррупция в эшелонах власти! И пошло… Тушканы едва-едва писмейкерами и слезоточивым газом народ утихомирили. Не без жертв, конечно. Но главное не это, а то, что канализацию вообще всем отрезали, и толчки в каютах досками заколотили. И опять же, нашим обидно, что спирта больше нет, а европейским и прочим цивилам — что в говне по колено плещешься. Они, вишь, непривычные к этому. И стало в народе нарастать неудовольствие. Ситуация, понимаешь, революционная почти. Ну, мы с Вовкой перетерли и решили, что грех этим делом не воспользоваться. И начали людей поднимать. На борьбу с инопланетным извергом. А что? Их мало, нас много. Ковчег, опять же, оченно благоустроенный. Если тушканов отсюда выжить, то и дышать можно. А то на Землю вернуться. Свобода, мать твою. Я сначала от руки листовки строчил, потом команда подобралась, оборудования натащили, станки печатные поставили. Сейчас работаем в промышленных масштабах. Я речи пишу. Вовчик, он представительный, их с броневика зачитывает. Народ бурлит, тушканам бить морду хочет.
— Ну и? — нетерпеливо перебил Кир.
— И ни фига, — огорченно развел руками Максик. — Нету в людях единства. И главное, решительности нет пойти на последний шаг. Потому как, с одной стороны, жрачка и теплые постели, с другой — черт знает что. Всех ведь положить могут, бог знает, какое у них там сверхсекретное оружие.
— А в других секторах?
— Да то же самое почти. Кипятятся, митингуют, а не делают ни хрена. Если бы один кто начал, все бы подтянулись, а так — ни туда ни сюда. Нам бы сигнал какой нужен. Чтобы подтолкнуть инертные массы. Вроде выстрела с «Авроры» — только где нынче та «Аврора»? — Максик пригорюнился.
Кир задумчиво засвистел, а затем, хмыкнув, оглянулся на давно уже материализовавшегося у него за плечом Ангела.
— Будет тебе выстрел. Объявляй общее собрание русского сектора. Сколько сможешь пригони. Собери побольше церковников, и чтобы с хоругвями, с хоругвями.
— Ты чего задумал, а?
— Не скажу, — ответил Кир.
Услышав о плане Кира, Ангел поморщился. Гримаса на бесстрастном лике выглядела слегка пугающе.
— Это обязательно?
— Обязательно, милая, обязательно. Гора на складе, а иначе до склада не доберешься никак.
— Но ведь это обман? — неуверенно предположило крылатое существо.
— Конечно, обман. Но, скажем прямо, выстрел с «Авроры» был обманом не меньшим.
Народу собралось много, и самого разношерстного. В сторонке, на возвышении, стояло несколько отцов церкви в торжественных облачениях, рядом священство попроще. В толпе переговаривались:
— Опять с утра митингуем. Совсем жизни не стало. Бывалочи, как проснешься, сразу в сортир шасть, пока благоверная дрыхнет. Зачерпнешь, опохмелишься, и дальше жить можно. А сейчас не то…
— А вот Марья Петровна говорила…
— Пошел ты со своей Марьей Петровной.
— Вчера гуцулов на границе сектора поймали. Они вроде бы овец гнали, а на тех по три шкуры накручено, а под шкурами…
— В колючку впоролся, до сих пор свербит…
— А ты, Васек, тушкана хоть раз видел?
— Дык. Куртка кожаная, на боку маузер, на фуражке — звезда комиссарская.
— Сам ты ***зда. У него на лацкане пиджака депутатский значок.
— Какой значок, люди? Сам видел, врать не буду, рожки на голове, на ногах — копыта, сзади хвост голый и раздвоенный болтается. Черт и есть.