Уткнулась лицом в шею:
– Марчкх…
По шее текло горячее, мокрое. Хотелось провалиться сквозь землю. Изэль самозабвенно рыдала у него на плече, и Марку ничего не осталось, кроме как обнять её в ответ, и гладить по волосам, и шептать успокаивающую ерунду:
– Всё хорошо, успокойся. Я жив, и ты жива. Всё в порядке, не надо плакать…
Ему никогда в жизни не доводилось утешать плачущих женщин. Великий Космос! В пирамиде, с копьем в руках, одному против пятерых было легче! На Тренге он даже не предполагал, что снова увидит Изэль Китлали. В астланском аду Марк не раз мечтал, как они с Изэлью поменяются местами. Представлял, как черноволосую захватывают в плен, и он допрашивает её. О, унтер-центурион Кнут не стал бы миндальничать и церемониться! Свернуть шею – слишком просто, слишком гуманно; подвергнуть мучениям, выбить всё, что она знает и чего не знает… И что же? «Успокойся, не надо плакать…» Это кошмар, ужасный сон; разбудите меня кто-нибудь!
Рыдания сделались глуше, тише. Изэль замерла, вздрагивая. Отстранилась, смущённо посмотрела Марку в лицо – снизу вверх:
– Я думала, тебя убили. Я ужасно выгляжу, да?
Женщина, вздохнул Марк. Как я выгляжу, и гори огнем галактика…
– Отлично выглядишь, не переживай…
– Ой, мамочка… Ты!.. ты…
Изэль побледнела, что с ее цветом кожи было непросто. Астланка попятилась, в испуге прикрыв рот ладошкой. Марк и не предполагал, что люди могут так себя вести не в фильмах, а на самом деле.
– Что?
Он поискал зеркало. Рога у него выросли, что ли? Фуражку задом наперёд надел?
– Глаза… У тебя их два!
– Ну, два…
– Они смотрят! Оба! Левый блестит…
С большим трудом Марк подавил желание перевести имплантант в фасеточный режим. Хватит с нашей цапли сюрпризов. Ещё в обморок грохнется.
– У меня и селезёнка есть, – буркнул он. – Новая. Старую-то Катилина сожрал… Показать?
– Не надо. Погоди, я сейчас…
И черноволосая умчалась в ванную.
– Только не уходи! – донеслось из-за двери.
– Не уйду, – громко пообещал Марк.
Он включил уником, ткнув в сенсор блиц-номера госпожи Зеро. Старуха откликнулась сразу, в режиме голосовой связи:
– Слушаю.
– У нас в представительстве есть какой-нибудь парк?
Марк нарочно дождался, пока старуха первой скажет хоть слово. Иначе у него, не контролирующего переход на язык собеседника, был шанс удивить госпожу Зеро, заговорив с ней по-астлански.
– Парк? Зачем?
– Для прогулок!
– Парк есть, – согласилась имперская безопасность. – Это вы хорошо придумали. Я скажу доктору, что все путём, да? А то он уже на мыло изошел… Кстати, вы тут упомянули имя: Катилина. О чем речь-то шла, а? О дуэли?
– О селезёнке. Я сказал: Катилина сожрал мою прежнюю селезёнку.
– Да? – вяло удивилась старуха. – Как интересно…
III
Парк разбили в классическом стиле метрополии. Аккуратно подстриженные кусты лавра были высажены вдоль дорожек; сосны и белые акации, пинии и пробковые дубы чередовались в тщательно продуманном беспорядке; заросли лавровишни скрывали ажур беседок; на лужайках тянулись ряды каменных портиков, увитых плющом; блестел пруд в форме кляксы, за ним начиналась платановая аллея…
Каким образом парк уместился на ограниченной территории представительства, оставалось загадкой. Разве что имперские архитекторы, на зависть физикам Ойкумены, изобрели способ локального свёртывания пространства.
Гравий дорожки поскрипывал в такт шагам. С деревьев, кружась в прозрачном до звона воздухе, летели первые жёлтые листья. Их золото пятнало зелень травы. Аллея упиралась в фонтан: крылатые кони несли на спинах мраморную чашу. Точная копия музейной древности: оригинал Марку довелось видеть в какой-то передаче. В чаше плыл одинокий листок, вызывающе-алый. Черенок гордо вознёсся над гладью воды, уподобясь бушприту парусника.
Корабль цвета крови шел на закат.
Из-за деревьев бесшумно выскользнул Катилина. Окинув Изэль оценивающим взором, нагуаль что-то решил для себя – и, подойдя вразвалочку, потёрся о ногу Марка. В виде особой милости он мазнул хвостом по щиколоткам астланки.
– Он с тобой? Моя Тепин – дома, на Астлантиде…
Глаза Изэли остались сухими. Голос не дрогнул, лицо сохраняло спокойствие. Так говорят о покойнике, когда-то – родном, любимом, сейчас же – прахе, тени, памяти. Так калеки вспоминают о давно утраченной ноге. Умом Марк не до конца понимал, что значат нагуали для астлан. Чего греха таить, он и сам привязался к Катилине. Марк представил, что Катилину забрали и перевезли, к примеру, на Квинтилис. Космос, огромное расстояние, невозможность быть рядом… Ничего особенного он не почувствовал. Жаль, наверное. Потом он представил, что глаз и селезёнка потеряны навсегда. И снова – скорее логика, чем чувства: жаль, наверное.
Есть вещи, о разлуке с которыми не получается размышлять. Вещи, люди, животные. Части тела, наконец. Ты выстраиваешь модель отношений: за́мок на песке. Малейший ветер, и за́мку конец. Страдать от воображаемой разлуки – невозможно. Пока вы вместе, никакое воображение не способно сконструировать реальный разрыв. Значит, нет и страдания. Так, блеклый призрак.
– Тебе нужен новый нагуаль?
Они присели на скамейку. Из кустов явилась кошка – пушистая, сытая, трехцветная. Храбро игнорируя ягуара, нахалка вспрыгнула женщине на колени. Под ладонью Изэли кошка блаженно жмурилась, урчала маленьким трактором.
Катилина с презрением фыркнул.
– Бери её. Сама к тебе пришла.
– Шутишь? – вздохнула Изэль. – Тепин жива, я чувствую. У астланина не может быть двух нагуалей. И разве дело в Тепин…
– А в чём?
«Психоаналитик доморощенный!» Марка охватило раздражение. Он злился на самого себя. Встать? Уйти? Это работа. Твоя работа, господин консультант. Тут на маневровых не сядешь, тут всё сложнее. Ошибёшься – Изэль найдёт круглый стол, ляжет на него и закроет глаза. Вот пользы-то отечеству будет…
– Когда высадились ваши, началась стрельба, – ладонь астланки механически, как манипулятор, ласкала мягкий мех. – Я испугалась. Растерялась. Ступор, шок. Я не бежала, не сопротивлялась…
– И что?
– Это не был честный плен! Я тупо шла, куда велели. Им даже подталкивать меня не пришлось!
– Ты в курсе, что кроме тебя, наши прихватили еще троих? Военных?
– Да. Они честно сопротивлялись…
– И теперь ждут отправки в солнце, так? Три месяца эйфории! Похоже, скоро они устанут ждать. Просто загнутся от такой радости.
– А меня солнце не примет.