— Салливан? Салливан, очнитесь, черт вас побери!
Кто-то сильно тряхнул его за плечо.
— Вы что, решили приползти на могилу учителя и подохнуть, как пес верный?
— Смердящий.
— Что?!
— Пес, говорю, смердящий.
Сильно болела шея. В каждый глаз как будто сыпанули по щедрой горсти песка. А может, так оно и было. Марк лежал, уткнувшись головой в дерновый холмик у самого подножия весело блестевшего креста. Уже занялся рассвет, и оранжевый шарик солнца пригревал все увереннее. Марк потер затылок — неужели успел обгореть? Да нет, просто заснул в неудобной позе, да еще прямо в грязи. Что-то ему снилось такое… неприятное.
— У вас, никак, рецидив, — с сомнением протянул Ван Драавен.
— У меня ремиссия. Вы когда меня нашли?
— Да вот сейчас и нашел. Всю ночь у меня на руках Тоити кровью харкал. Теперь еще вы. Не планета, а чумной барак.
Чудилась в тоне геодца некая фальшь, нарочитое какое-то возмущение.
Марк оперся руками и встал. И правда, зачем он сюда притащился? Эксгумация… Ах да, эксгумация. Недавний сон надвинулся, погустел — и Марк понял, что за все богатства, земные и небесные, не возьмется раскапывать эту могилу.
— Вы идти можете?
Геодец его раздражал. Резко развернувшись и нависнув над невысоким Ван Драавеном, Салливан процедил:
— Перестаньте мне покровительствовать. И сетовать перестаньте. Эта планета — то, во что вы ее превратили. А мне теперь результаты ваших трудов разгребать.
Он поднял рюкзак и, крутанувшись на каблуках, зашагал к хижине. Роса обильно сыпалась на ботинки. Надо сегодня же поставить палатку. Много чего надо сделать.
Войдя в комнату и убедившись, что геодец остался снаружи, Марк присел перед рюкзаком и уставился на саперную лопатку. Лезвие ее было чистым. Ни крупицы земли. Ни пятнышка грязи. Ни царапинки. Лопатка блистала новизной, словно только что сошла с заводского конвейера. Будучи сторонником системного подхода, Марк проверил и диагност. Кроме его собственных данных, ничего в памяти компьютера не нашлось, а перчатки и антисептик так и лежали в своем отделении нераспечатанные.
Скальпель землянин решился опробовать лишь вечером, в палатке, разбитой на речном берегу поодаль от деревни. Из разреза показалась быстро коагулирующая кровь, и ничего больше. Марк смазал рану коллоидом, костеря свою глупость и дедовские суеверия. Он постарался забыть располовиненную над церковью луну.
Но не забыл.
Следующие несколько дней прошли безо всякой пользы. В первую очередь Салливан осмотрел палатку старого викторианца. Похоже, подозрения насчет вороватости ионнанита оказались напрасными: Ван Драавен не взял ничего из вещей покойного. Одежда была аккуратно упакована. Нашелся и бумажный блокнот с набросками. Салливан знал о пристрастии старика к древним вещам и потому не удивился. Наставник и книги предпочитал не слушать и не читать с комма, а покупать в антикварных лавочках. Рассохшиеся древние тома… Марк хмыкнул. Очень похоже на отца Франческо — тащить на чужую планету бумагу, пожертвовав полезным грузом.
В блокноте были в основном карандашные портреты туземцев. Несколько рисунков пастелью. Мужчина с одутловатым, добродушным лицом монгольского типа — похоже, покойный утабе-секен. Его жену Марк узнал по записи. Мужчина — жрец. Женщина — вождь. Понятно, кто у них в семье брюки таскает, сказал бы дедуня. Часто встречалась физиономия мальчишки лет одиннадцати-двенадцати. Живое, нервное лицо, любопытные темные глаза, длинные волосы свешиваются на лоб. От жителей поселка Салливан узнал, что мальчика зовут Нарайя и он единственный сын утабе. Старый викторианец изрисовал блокнот примерно до середины. Последний рисунок был вырван из книжки, остался лишь разлохмаченный край. Впрочем, может, и не рисунок, может, чистая страница. Оттиска карандаша на следующем листке не было.
Туземцы сначала чурались Марка, но вскоре первое отчуждение прошло. Работающие в поле охотно отрывались от прополки, чтобы поговорить с землянином. Марк заметил, что словарный запас у обитателей деревни заметно шире того, что отец Франческо привел в своем отчете. Расширился он в основном за счет голландского и английского, и местные, кажется, были не прочь покатать на языке новые слова. Толку от разговоров, правда, оказалось немного. Да, все поселковые видели, как Ван Драавен вытаскивал тело неудачливого этнографа из реки. Да, утром ионнанит работал в огороде, а старый викторианец направился в скалы. Могли ли утесники убить отца Франческо? Аборигены пожимали плечами. Кое-кто, жалуясь, показывал шрамы — там, где их приласкали пущенные из пращи камни соплеменников. Однако все в один голос утверждали, что викторианца в скалах жаловали. Какие отношения были у отца Франческо с геодцем? Работники покачивали головой и возвращались к прополке. Ячменное поле заросло темно-зелеными сорняками с иззубренными острыми листьями, напоминавшими земные одуванчики. Одуванчики пускали длинные корни — так просто не выдернешь, работы много, некогда лясы точить. Зима не за горами. Скрипя зубами, Марк отворачивался и возвращался к вещам старика.
Больше всего ему хотелось найти комм. В лицее у отца Франческо была допотопная модель, которую приходилось таскать в кармане. Похоже, он и здесь не изменил своим привычкам. Ван Драавен предполагал, что викторианец прихватил коммуникатор в свое последнее путешествие и искать приборчик стоит на дне реки. Если и врал, то уверенно и нагло. Он, впрочем, все делал уверенно. Когда Марк предложил ему диагност для помощи в лечении многих здешних болящих, геодец отказался вежливо, но непреклонно. И Марка с собой в обходы не брал, хотя тот пробовал напроситься.
Повезло Салливану лишь однажды. В тот день он выбрался на реку, чтобы постирать рубашку. На камешке у самой воды сидел старик-утан. Сидел, щурился, грелся на позднем летнем солнышке. Рядом лежали костяная острога и несколько крупных рыбин. Марк подошел, чтобы поздравить туземца с успехом в рыбалке. Тот удовлетворенно потер живот и обнажил беззубые десны в улыбке:
— Жена сына не будет называть старого Синкту бездельником. Сварливая сварит похлебку. Синкту будет есть и радоваться.
Салливан присел рядом на камень, на втором камне разложил для просушки рубашку. Желто-оранжевое, как свежий яичный желток, солнце заметно пригревало — и не скажешь, что скоро осень.
— Хорошая нынче погода.
— Когда Небесный Свет жарок, старым костям весело, — довольно ухнул рыбак.
— Мой учитель тоже был старым человеком, — осторожно начал Марк. — Жаль, что он не увидел этого лета.
— Да, Сеску, — (так местные называли отца Франческо), — сильно жалели. Он был хороший человек, добрый человек, хотя и не слушался бога Риберата.
Салливан прищурился. Апокалиптики называли свое божество Либератор — Освободитель. Местные не выговаривали «л», так что у старика и получилось что-то вроде «риберата». В университетских кругах Марка этот бог был более известен под именем Разрушитель.