— Нет, — неожиданно и отчетливо произнес лжесвященник. — Тот Марк Салливан умер не так. Он сам поджег много костров. Ваш предок был инквизитором.
— Жаль, что он не добрался до тебя, бесовская тварь, — прошипел Марк.
С него, как кожица с обожженного яблока, сползали десять веков изгнания, налет чужого слова и смысла, мнившийся таким прочным — и оказавшийся шелухой. И лезло из глубины, изнутри то древнее, гэльская ярость и гэльское тяжелое упрямство, то, что заставляло Ангуса Салливана, захлебываясь, пить четвертую бутылку виски на поминках собственного сына, то, что бросало Шеймаса Салливана вон из дома, на полицейские шокеры и силовые щиты заграждения, и тысячи тысяч других Салливанов — цепочка, уходящая в века. Серебряный ионнанитский крест задрожал, но пока держался.
— Кажется, началось, — пробормотал человек с прозрачными глазами убийцы.
Глаза Марка Салливана, выпученные и налитые кровью, остановились на тонкой мальчишеской фигурке. Сын мертвого утабе воздел руки к раскаленному солнцу и, кажется, запел, но землянин все равно не услышал бы песни за набатом крови в ушах. И вот тогда лжесвященник вытянул руку и взял Марка за горло.
— Слушайте меня внимательно, Салливан, повторять не буду. Вы биолог, так что должны понять меня быстро. От этого многое зависит, в частности ваша жизнь.
Жесткие пальцы на подбородке… Слушай, как говорит секен, смотри, как бьется в кулаке белый зигзаг молнии… С кем это было?
— Тварь, живущая в вас и в той цепочке ваших гэльских предков, о которых вы так красочно размышляли, — это узкоспециализированный паразит. Его цикл размножения проходит в существах, подобных секенам, или цветкам, как выражался ваш наставник. В них паразит откладывает яйца, из которых вылупляется первая личиночная стадия. Это убивает секен. Земной, насколько я понимаю, издох около пятидесяти тысяч лет назад. А вылупившиеся личинки выбирают животных с наиболее развитой нервной системой на планете — к примеру, людей — и, поселяясь в них, впадают в спячку. Личинки не могут самостоятельно перемещаться в космосе и ждут, ждут тысячелетиями, оставляя свой оттиск в генах и проявляясь у носителей как слабая способность к эмпатии. Они ждут, пока их промежуточный хозяин разовьется настолько, что начнет расселяться по галактике. И вот тогда наступает их звездный час. Личинки вместе с хозяевами распространяются по планетам, часть из которых облюбовали секены…
Горячий ветер хлестнул по кресту, швырнул в лицо лжесвященнику горсть пыли и травяного сора. Но голос, негромкий и четкий, не потерялся в ветре.
— Секены тоже проходят две стадии развития. Первая, стадия роста, еще не годится для размножения паразитов, но вызывает переход личинок во второй возраст. Это резко увеличивает способность к телепатии у носителей, как правильно догадался Франческо. Все ваши вундеркинды с рано проявившимися способностями побывали на планетах с молодыми секенами. Что касается личинок, то они снова ждут, пока секен не созреет и не начнется цветение. Почуяв цветущий секен, личинка проходит третий метаморфоз. Затем перелинявшая нимфа покидает промежуточного хозяина и заражает секен, парализуя его нервную систему и направляя метаболизм на свои нужды. В секене она растет, жиреет, и наконец из нее вылупляется взрослый паразит, который откладывает яйца. Цикл завершен.
Геодец мог бы с тем же успехом заткнуться. Марк все уже знал и сам. Мозгом, расширившимся, казалось, до пределов этого мира, он впитывал и обрабатывал пикабайты информации ежесекундно — от писка полевой мыши до коловращения ветров над полюсом и пульса магмы в огненном сердце планеты. Он видел не глазами, как в ответ на призыв мальчишки над горизонтом вспухают медленные электромагнитные дуги, лепестки огромного цветка. Он чувствовал биение всеобщего ритма, музыку цветения, несколько нот из которой случайно досталось викторианцам. Эта магнитная пульсация, непрерывная, поднимающаяся на ионосферную высоту и опадающая до самого железного ядра, завораживала. Он знал все о полевой природе секенов, о том, что маленькая людская колония вступила в симбиоз с невероятным планетарным организмом, — и может быть, через тысячу лет потомки Нарайи и правда научились бы говорить с секенами на их языке. Им просто чуть-чуть не хватило времени, ведь биология всегда отстает, эволюция вида измеряется не столетиями. А у Салливана времени не было вовсе. Ему хотелось грызть и кусать, вгрызаться и впитываться, расти, расширяться, контролировать и подавлять.
— Зачем?… — прохрипел он.
Единственным центром спокойствия, зрачком бешеного планетарного смерча, закрутившего птиц, скалы, ветры и облака, оставался голос Ван Драавена:
— О, конечно, не затем, чтобы вы сожрали секен. Я хочу, чтобы вы взяли контроль над этой тварью. По крайней мере, попытались. Вы сможете контролировать паразита, а паразит будет контролировать секен. Видите, как все просто. А если вам не удастся, я успею вас остановить.
На пальцах лжесвященника вновь тускло блеснул металл. «Он просто проломит мне череп», — понял Салливан, но мысль его ничуть не взволновала. Ему казалось, что с него живьем сдирают кожу, что тонкие нити просачиваются сквозь поры, сквозь роговицу, пробивают дорогу, тянутся, тянутся, чтобы впиться и не пускать.
Он закричал, завыл, как умирающая собака.
— Возьмите себя в руки. Вы можете это контролировать. — Голос Ван Драавена перекрывал и песню секена, и рев урагана.
— Если бы не могли, я бы давно выпроводил вас с планеты. Сконцентрируйтесь.
— Помогите! — провыл Салливан.
— А я чем, по-вашему, занимаюсь? Но вы сами должны его удержать.
— Что?!
— Сами, Марк, сами. Я видел — у вас достаточно силы воли и упрямства. Это существо — часть вас. Оно жило в ваших генах, в генах ваших предков, может быть, тысячу поколений. Теперь предстоит решить, кто из вас хозяин — вы или оно. Поверьте, наконец, в себя. Я же в вас верю.
Он говорил так спокойно, словно читал лекцию в университете. Так, как говорил у доски отец Франческо, там, в просвеченном солнцем классе. Пыль секла лицо Марка, срывая остатки человеческого, в клочки раздирая память. Крест шатался. Марк знал, что у лезущей на волю личинки нет ни хитина, ни жвал, что это переплетение сложных разночастотных полей, — но ему все казалось, что из груди высовываются блестящие черные сяжки в пятнах крови и в сизой пленке внутренностей.
— Это первый секен из кластера. Скоро созреют его братишки и сестренки, потомство старой секеньей матки. Мне нужен способ контроля над цветением.
— Я не могу его удержать!
— Вы и не пытаетесь.
Холодные слова, холодный блеск металла.
Геодец врал. Марк пытался, он изо всех сил пытался удержать то, что рвалось изнутри, но тварь была в тысячи, в миллионы раз сильнее. Она тысячелетиями наблюдала за дедами и прадедами Марка, лениво поджидала, поводя усиками, она всегда была с ними, от кровавых судорог рождения до шелеста сыплющейся на гроб земли, — и сейчас тварь намеревалась для начала потребить то, что было Марком, чтобы собраться для последнего рывка. Марк швырял в эту прорву все, что нашлось под рукой: страх, ненависть, боль, рассветы, закаты, улицы, дома, лица, лица, лица… Тварь глотала и требовала еще.