Я вспомнил длинноволосую Тень-танцовщицу. Вспомнил и вздрогнул.
Море бормотало у наших ног, повторяло свою бесконечную колыбельную. Спи, усни на темном прохладном дне, в соленой и горькой волне.
— А отца своего… Эрлика… вы хоть раз видели?
Иамен снова улыбнулся.
— Хотите на него посмотреть?
Я вздрогнул.
— Да нет, не особо.
— Ингве, надеюсь, вы не считаете, что я намерен сейчас заняться вызыванием духов бездны? Я имею в виду портрет.
На портрет мне тоже смотреть хотелось не особо, но я кивнул. Иамен порылся в кармане штанов — карманов на его хаки было несчитано — и извлек свернутый вчетверо лист журнального формата. Я щелкнул зажигалкой. Это и вправду оказалась страница из журнала или каталога какой-то выставки.
— Творение Жана Поля Де Ре. Он, хотя и постконцептуалист, а суть уловил верно.
С листа пялилась страшная харя. Поражала она, во-первых, размерами: гуляющие по залу любители постконцептуализма, почему-то все как один зажимавшие носы платочками, казались по сравнению с кошмарным ликом пигмеями. Во-вторых, это было что-то вроде негатива: с черно-бурой рожи таращились выпуклые белесые моргала. Глаза эти были сделаны то ли из воздушных шаров (но странная резина пошла на эти шары), то ли из вываренных до белизны и надутых газом бычьих пузырей. По-любому, умельцу-художнику удалось достигнуть нужного эффекта. Глаза точь в точь напоминали зенки основательно полежавшего в воде утопленника, которые пялятся с обсосанных гальяшками и прочей мелкой речной нечистью костей. Вот оттого, наверное, я всегда предпочитал наземных покойников. На земле честные вороны выклевывают мертвецам глаза, чтобы те не оскверняли небо взглядом белых буркал. Присмотревшись внимательней, я наконец-то понял, отчего посетители выставки зажимают носы. И еще — причину мрачного веселья Иамена во время нашего навозного купания. Картина была выполнена из дерьма. Заметив мою реакцию, некромант ухмыльнулся.
— Говорят, для того, чтобы заделаться царем мертвых, папаша мой вывернулся наизнанку. А с изнанки у любого, что у смертного, что у бессмертного — если, конечно, верить господину Умберто Эко — с изнанки у любого из нас дерьмо.
Я с отвращением отодвинул картинку.
— Вы что, всегда таскаете с собой этот ужас?
— Всегда, Ингве, всегда. Мне очень нужно напоминать себе время от времени, в кого я не хочу превратиться.
Небесное колесо повернулось на треть. Море заливало наши лодыжки — начинался прилив. Иамен встал с песка, отряхнул ладони.
— Ингве, пойдемте купаться.
— Я не умею плавать.
— Жаль. Вода очень теплая.
Он скинул брюки и шагнул в темное марево. Сделал еще несколько шагов, нырнул и поплыл, рассекая воду сильными беззвучными гребками.
Днем на пляж обрушились полотнища солнечного света. Море призывно заголубело. Вдали от берега по воде побежали полосы цвета малахита. Я задвинул занавески и включил лаптоп. Нили все еще дрых, Иамен в гамаке читал приобретенный в аэропорту роман. Как ни странно, для чтения некромант пользовался очками. Я, между прочим, прошлой ночью честно предложил ему кровать — раненому в гамаке ютиться не слишком комфортно — но Иамен отказался. Пока загружался чат, некромант отложил книгу и обернулся ко мне.
— Почему вы так боитесь солнца, Ингве?
Я изумленно задрал брови.
— Что это за вопрос, Иамен? Вы же знаете, кто я такой.
Тот хмыкнул, и, ничего не ответив, вернулся к своему роману. Я подхватил лаптоп и от греха подальше ушел в соседнюю комнату.
Ингве на той стороне экрана разве что не подпрыгивал.
— Ну давай, — мрачно сказал я. — Колись, что ты там нарыл.
— Меч. Этот меч, Ингве…
Он сделал театральную паузу. Я поморщился. Порой мой консильере был просто невыносим.
— Что с мечом?
— Короче, так. Я похерил древнюю историю и обратился к современности. И вот твердый факт — последним настоящим владельцем меча был принц Евгений Савойский.
Он выдал информацию с таким видом, будто от восторга я должен расцеловать его в обе щеки.
— И?
— Слушай дальше. От Савойского меч на короткое время перешел к этому шведскому щенку, Карлу — но Петр Первый быстренько избавил выскочку от клинка под Полтавой. Русский царь, конечно, был полным невеждой и о мече ничего не знал. Три века сокровище пылилось в спецхране Эрмитажа. А вот мессер Шикльгрубер со товарищи в истории разбирались всяко лучше, спасибо «анэнербе». Когда остатки музейной экспозиции вывозили по льду из уже осажденного Ленинграда, немцам кто-то стукнул: был у них, видать, среди музейных работников свой человечек. И они напали на колонну. Ночью. Десант. Выстрелы, взрывы и прочие спецэффекты.
— Если ты мне скажешь сейчас, что грузовик с мечом затонул в реке, я тебя укокошу.
— В том-то и дело, что не затонул. Вылазка прошла удачно. Так что не зря твой почтенный папаша гонялся за сокровищами Скорцени. Судя по всему, Тирфинг захоронен в одном из альпийских озер.
— Спасибо тебе за эти свежие новости шестидесятилетней давности.
— Не благодари меня прежде времени. Слушай дальше. Главная-то фишка не в этом.
— Я надеюсь.
— А главная фишка в том, что не всякий, владеющий мечом — настоящий хозяин оружия.
— И что бы это значило?
— То, что ни Карлу, ни Петру, ни нацистам меч не дался. Повторяю — последним настоящим хозяином клинка был душка Савойский.
— Откуда такие сведения?
— А вот послушай. Мне удалось раскопать дневники принца. Меч ему никто не передавал, ни у кого он меча не крал, ну и так далее. Меч нашел его сам. Однажды ночью на лагерной стоянке явилось принцу видение. Как он пишет, привиделся ему одноглазый старик в широкополой шляпе и с посохом. Старик шагал по голой равнине без единого деревца. Савойский удивился — что-то такое из нордических саг он читал и старика опознал, однако с чего бы Вотану являться в сны полководца семнадцатого века?
— В самом деле, с чего?
— Дальше было так: старик остановился, оглянулся на бедного Евгения и вонзил посох в землю. Посох немедленно обернулся древесным ростком и, не прошло и минуты, вымахал в здоровенный ясень. Дальше тут что-то невнятное, о червяках, зайцах и утках, но смысл такой, что под корнями ясеня и был тот самый меч. Когда принц проснулся в своей палатке, он не без удивления обнаружил, что сжимает в руке клинок из сна. Ну и пошло…
Я устало вздохнул.
— Ладно. Я понял. Твое увлечение фольклором, дорогой мой Амос, уже давно не новость. И, между прочим, как-то я не заметил, чтобы принц Евгений Савойский стал императором Священной Римской Империи или новым джихангиром.
— Может, ему не хотелось? Может, выбор тут не только за мечом?