— Так а я, блин, о чем?..
В Торонто уже вовсю цвели тюльпаны. Попадались, конечно, и нарциссы, и прочая цветочная пестрота, но тюльпанов было море. В аккуратных палисадничках перед домами, в парках, на клумбах перед муниципальными зданиями, всех цветов, от белого до бордового и черно-бархатного. Тюльпаны обычные, тюльпаны махровые, тюльпаны с вырезанными, будто лобзиком по ним прошлись, лепестками. Пока надо мной трудился гример, я успел расспросить его о причинах такого тюльпанного изобилия. Канадец не без гордости объяснил, что цветы — подарок голландской королевской фамилии. Во время войны их, видно, хорошо принимали в Оттаве, вот и снабжает королева гостеприимных хозяев каждый год новым запасом селекционных луковиц.
…Впервые услышав о плане Гармового, я сначала выругался, а потом долго ржал. Если что-то и способно было вывести меня из серого депрессивного морока, так это именно подобная авантюра.
Сам Гармовой к старичку подкатился полгода назад. Бывший член интересной организации «анэнербе», глава отдела, занимавшегося германским материальным культурным наследием (какое, Тирфинг, к Фенриру, их наследие? Скорее уж русское), жил в Торонто уже более сорока лет. Преподавал в университете, на пенсию вышел всего три года назад, когда память совсем уж стала подводить пожилого историка. Чудесное там излечение или нет, а время своего не упустит. В факультетском списке ушедших в отставку профессоров он значился под фамилией Йововиц. Национальность и паспортный возраст сменил, а вот имя оставил прежнее. Сейчас пенсионер обитал в двухэтажном коттедже на одной из городских окраин. Выращивал — сюрприз, сюрприз! — тюльпаны. Каждый день выводил на прогулку черного пуделя по кличке Арлекин. Не расставался с фетровой шляпой и тросточкой.
Когда бравый капитан навестил старика, во всей красоте и блеске длинных белых зубов, Отто посмотрел на болезного, посмотрел да и захлопнул дверь у него перед носом. Успев, впрочем, известить Гармового, что меча у него нет, и искать клинок бесполезно.
— Странно, как это вы беднягу на дыбе не растянули, — сказал я, выслушав краткое повествование капитана.
Мы снова перешли на «вы» и сохраняли подобие ледяного нейтралитета.
— А чего его растягивать? — хмыкнул волк. — Его породу я очень хорошо знаю. Таких растягивай, не растягивай — будут молчать, пока от болевого шока или потери крови не подохнут. Железный, блин, старичок.
Откровения волка меня не то чтобы обрадовали. Меня. например, господин Фенрир явно не считал породистым и железным. Так что следовало прикрывать спину и беречь горло.
План капитана был прост, как топор, и столь же эффективен. Любуясь моей физиономией, перечеркнутой черной повязкой, Гармовой вздыхал:
— Ну как живой. Протезик у однорукой сволочи Касьянова одолжить — и будешь вылитый фон Клаус. Крестик тебе на грудь нацепим, форму, сапожки хромовые…
Медленно, но верно одолеваемый Альцгеймером Отто беседовал по вечерам с мертвецами. Они являлись ему. Все эти Карлы, Фрицы и Генрихи далекого прошлого, они сидели на кожаном диване в его обширной сумрачной библиотеке, они пили с ним кофе и рассуждали о прошлом. Гестапо интересовалось Отто отнюдь не из-за увлечения германскими древностями. Судя по всему, он, если и не напрямую, а все же приложил руку к июльскому заговору. С графом Клаусом фон Штауффенбергом Отто познакомился на одной из вечеринок «востоковеда» Вюста, столь славных в предвоенном Берлине, и сохранял дружеские отношения вплоть до безвременной кончины первого. Ладно хоть что Гармовой обнаружил во мне сходство с Клаусом, потому что изображать, скажем, трусливого Дитриха мне уж совсем не хотелось.
Я вглядывался в черно-белую фотографию графа в книжке с веселым названием «Энциклопедия нацизма». Нет, конечно, не один в один, но при неверном свете камина да в гриме — пожалуй, могло и получиться.
В дом старика я пробрался еще днем и вальяжно раскинулся на диване в библиотеке. Серый вермахтовский мундир здорово давил под мышками. В комнате было жарко: дед врубал отопление на всю катушку. Как видно, холод той стороны, куда не пустил его больше шестидесяти лет некромант, уже снова крался за Отто и заставлял ныть его старые кости. Мои старые кости исходили потом, и притом сделанная под протез перчатка на правой руке была на редкость неудобной.
Гармовой установил за мистером Отто Йововицем круглосуточное наблюдение еще больше полугода назад, так что привычки старика нам были известны. Он до вечера сидел в парке: что в снег, что в зной — перелистывая книгу или газету и слушая заливистый лай пуделя, гоняющегося за белками. К восьми часам вечера приходил домой, ставил кофе. Включал в библиотеке электрический камин и до ночи читал.
За то время, пока старик ошивался в парке, я успел неплохо изучить его литературные вкусы. Высокая комната в центре дома была под потолок заставлена книгами. Были тут и новые издания, но по преимуществу старые тома. Антиквариат, раритеты, мечта любого букиниста. Первое издание Гете, Шиллер, запрещенный некогда Гейне. Кант, Гегель и еще целый выводок немецких философов (странно, что не обнаружил я среди них Ницше). Много трудов по древнеримской истории, от Тита Ливия до Плутарха. Книги на английском, на французском, на испанском, итальянском и даже на русском — например, рассказы Бабеля. Попалось и несколько японских и китайских томов. Учебники по физике, химии, астрономии и литературоведению, альбомы с репродукциями — старичок был не только полиглотом, а и вообще человеком широких интересов. От книг приятно пахло пылью и немного тлением. Глядя на эту коллекцию, я подумал, во-первых, что вот кого бы следовало назвать Книжником. Куда там Иамену — тот-то все на бегу читает, деловой наш, нет в нем основательного академического подхода. Во-вторых, понятно было, что общего нашли некромант и бывший член «анэнербе». Обсуждения любимых книжек им явно хватило бы на всю дорогу от швейцарской границы и до самого монастыря. Окна в библиотеке были сделаны из витражного стекла, и по темным переплетам бежали синие, зеленые и красные прямоугольники и ромбы, бежали до тех пор, пока солнце не рухнуло за крыши коттеджей на противоположной стороне улицы.
В прихожей стукнуло, скрипнули половицы, и под закрытой дверью библиотеки вспыхнула желтая полоска. Я подобрался. Сейчас или никогда: либо старик завопит от ужаса и огреет меня по башке своей палкой с пуделиным набалдашником, либо спокойно предложит опрокинуть с ним стаканчик вермута и побеседовать за старые времена.
Распахнулась створка двери, из прихожей внесло прямоугольник света. В прямоугольнике показался уже знакомый мне высокий, чуть сутулящийся силуэт. Будто и не замечая меня, старик прошел к камину, постукивая по ковру тросточкой, повернул выключатель. В каминной пасти вспыхнуло искусственное, но почти неотличимое от настоящего пламя. Вернувшись к столу, старик засветил лампу, уселся на стул, очень бледный и почти по-картонному хрупкий в электрическом сиянии. Перчатку с правой руки он не снял — возможно, донимала экзема. Или последствия концлагеря? Вытащив из кармана очки, Отто протер их тряпицей и нацепил на нос. И только тут, кажется, заметил расположившегося на диване меня. Он не вскрикнул и не вскочил. Благожелательно улыбнувшись, Отто сказал по-немецки: