…Нет, никто не путал страницы, как в дневнике злополучного Евгения. Кстати, я до сих пор не уверен, что записки принадлежали именно перу военначальника Священной Римской Империи. Вполне возможно, что приложил к ним руку Иамен, который в своей охоте за Тирфингом пользовался довольно своеобразными средствами. Ну да не об этом речь. Я пытаюсь записывать события в том порядке, в котором они мне запомнились. А эти первые дни на Мертвой Равнине запомнились мне именно так: кусками, осколками. Калейдоскопом. Может быть, все еще сказывались последствия карцера. Может быть, я и сам не хочу вспоминать. Так расползаются по швам обрывки дурного сна. Я даже не уверен сейчас, что и вправду все это было. Пытался ли я освободить призрачных ведьм? Если да, то и в самом ли деле освобожденные мной тетки меланхолично полезли обратно на телегу, водрузили себе на голову колпаки, и младшая подожгла хворост подобранным на дороге факелом? И как насчет маленького площадного цирка, где фокусник распиливал надвое живую собаку, и собака визжала так, что до сих пор я просыпаюсь иногда в холодном поту от этого визга? А спортивный зал без крыши, где странные толстые дети ползали по канатам, и сталкивали друг друга, и, падая вниз, подскакивали, как мячи — соревновались, кто подскочит выше? Хорошо хотя бы то, что после казуса с ведьмами я не пытался вмешаться в происходящее. У нас было очень мало времени. Совсем мало.
Лишь в одном я уверен твердо: Иамен отдал мне меч Трифинг. Отдал, потому что иначе я бы умер там и тогда, в гнилой развалившейся беседке, в лесу без времени. Рана в моей груди была не призрачной. Сейчас на ее месте красуется здоровенный уродливый шрам.
— …Зачем вы это сделали?
— Чтобы вы, Ингве, не подохли.
Я моргнул. Зрение постепенно восстанавливалось. Проступала из смертной пелены решетка, трухлявое дерево беседки, серый лес без листвы. Из моей правой ладони, из рукоятки меча бил сплошной и мощный поток силы. Я взглянул вниз. Рана на груди начала затягиваться, медленно обрастать бурой коркой. Что ж, теперь, по крайней мере, я знал, почему Отто не понадобилось лечение. Я снова взглянул на некроманта. Он стоял над катаной и сокрушенно рассматривал поблескивающее серебром лезвие.
— Я понял, не тупой. Почему?
Иамен обернулся.
— Потому что я обещал помочь вам. Я слишком редко даю подобные обещания, чтобы их нарушать.
И, помолчав, добавил:
— Все же жаль, что вы не позвали меня хотя бы чуть раньше. Гордость мешала?
Я невесело хмыкнул.
— Какая гордость? Нету уже у меня гордости. Я просто забыл ваше имя. Я и свое-то забыл.
Некромант заломил бровь.
— Ах. Вот к чему было это «сын Драупнира сына Дьюрина». Кстати, почему Драупнира?
Я не ответил. Я угрюмо пытался справиться с наручниками. Решетка покачивалась от моих рывков, но не сдавалась. Иамен порылся в карманах серого мундира, ничего не обнаружил и поднял с пола катану.
— Уберите руку.
Серебряное лезвие взлетело, и цепь лопнула с глухим лязгом. Но я даже не посмотрел на оставшийся на руке браслет. Я изумленно пялился на клинок некроманта. Одна сторона его была привычно-серебряной. Вторая — ржавой. Иамен проследил направление моего взгляда и криво усмехнулся.
— Как я и говорил, лучше бы вы позвали меня раньше.
Пока я смотрел, на серебряной стороне клинка медленно, медленно проступали первые рыжие точки.
— Серебро не ржавеет, — тупо выдал я прописную истину.
— Да при чем здесь серебро…
— Что происходит, Иамен?
Он отвернулся, постучал клинком о лавку — будто надеялся, что поганая ржа осыпется, как осыпалась с рукояти Тирфинга. Нет, не надеялся, конечно…
— Вы умудрились позвать меня как раз в тот момент, когда мой родитель уже распахнул на вас пасть. И даже почти заглотал. А когда эта пасть распахивается… Захлопнуть ее нельзя. Только заткнуть чем-то другим.
— Чем?
Иамен, не отвечая, смотрел на меня. Мое едва очухавшееся от червиных объятий сердце пропустило два удара.
— Собой?! Вы запихнули ему в глотку себя? Это вас он сейчас жрет?!
— Что-то вроде того.
— И сколько?..
— Не так быстро.
Некромант снова поднял катану. Выставил вперед на вытянутой руке, повертел, будто что-то прикидывая.
— Пока мы никуда не тронулись… Дайте мне, Ингве, одно обещание.
— Какое?
— Когда ржавчина покроет мою катану целиком… Если покроет. Отрубите мне голову этой самой катаной.
— Что?!
— Не «что», а обещайте.
— Прямо так и отрубить? — с максимальным количеством яда в голосе процедил я.
Некромант усмехнулся.
— Лучше прямо, чем криво. Обещайте.
— Ладно. Обещаю.
— Что обещаете? — с обычной педантичностью уточнил он.
— Обещаю отсечь вам башку вашей собственной катаной, если она целиком заржавеет, — злобно выпалил я. — И поучаствовать в любых других задуманных вами извращенных ритуалах, например, сплясать голышом на Лысой Горе в полночь с четверга на пятницу…
Иамен неожиданно улыбнулся.
— Не давайте опрометчивых обещаний, Ингве — а то ведь заставлю плясать.
И тут я рассмеялся — впервые за очень долгое время.
Вот так и началось наше путешествие. Хотя путешествием это назвать не совсем правильно, потому что, в сущности, мы никуда не шли — катилась однообразная равнина под нами. Скорее, это было странствие — то, которое от слова «странный».
Когда Иамен освободил меня и от оков на ноге, я попробовал встать. К счастью, Тирфинг оказался так огромен, что я мог спокойно стоять, опираясь на его рукоятку — которая доходила мне до груди.
— Идти можете?
Я кивнул. Потом добавил:
— Вы не переживайте, Иамен. Тут недалеко. Лес был совсем рядом с озером.
Некромант утешенным не казался.
— Озеро давно засыпали. Что касается леса…
Он посмотрел в сторону зарослей — и, то ли под его взглядом, то ли еще отчего, лес пропал, как и не бывало. Пропала беседка с решеткой. Все пропало. Мы стояли посреди совершенно пустой, гладкой, как стол, равнины. Лишь неподалеку виднелись небольшие холмики кротовых нор. То есть мне хотелось думать, что это кротовые норы… Я ошарашенно огляделся.
— А где же тюрьма?
— Какая тюрьма?
Выражение лица у меня, должно быть, стало очень озадаченным, потому что некромант снизошел до пояснения.
— Нет здесь ничего. Все, что вы видели — и нет, я совсем не жажду выслушать рассказ о ваших мытарствах, так что закройте рот — все это порождения вашего, Ингве, болезного ума. Способ вас поломать. Боитесь несвободы — угодите в застенок. Боитесь болезни — в чумной госпиталь. Боитесь потери близких… впрочем, это как раз не про вас…