— А вы не идете? — спросил я.
Дон Басилио покачал головой.
— У меня отбили всякое желание.
Мы молча переглянулись.
— А если я вас приглашу? — предложил я. — Куда хотите. В «Кан Соле», если угодно. Вы и я, чтобы отметить успех «Тайн Барселоны».
Дон Басилио улыбнулся, слегка наклонив голову.
— Мартин, — промолвил он наконец, — я не знаю, как вам это сказать.
— Сказать что?
Дон Басилио кашлянул.
— Я больше не в состоянии публиковать цикл «Тайны Барселоны».
Я смотрел на него, не понимая, к чему он клонит. Дон Басилио старательно избегал моего взгляда.
— Вы хотите, чтобы я написал что-то другое? Что-нибудь в стиле Гальдоса?
— Мартин, вы же знаете, каковы люди. Поступали жалобы. Я не собирался давать делу ход, но главный редактор — человек слабый, он не любит ненужных конфликтов.
— Я вас не понимаю, дон Басилио.
— Мартин, именно мне поручили сказать вам это.
Он наконец посмотрел мне в глаза и пожал плечами.
— Я уволен, — пробормотал я.
Дон Басилио кивнул.
Я почувствовал, что глаза помимо воли наполняются слезами.
— В данный момент вам это кажется концом света, но, поверьте моим словам, в сущности, это наилучший выход. Вам тут не место.
— А где мне место? — спросил я.
— Мне жаль, Мартин. Честное слово, мне очень жаль.
Дон Басилио привстал и сердечно потрепал меня по плечу.
— С Рождеством, Мартин.
В тот же вечер я освободил свой стол и навсегда покинул место, которое заменяло мне родной дом, чтобы затеряться на темных и пустынных улицах города. По дороге в пансион я завернул к ресторану «Семь враг», располагавшемуся под арками галереи Шифре. Стоя на улице, я наблюдал через окно, как веселятся и пьют мои товарищи. Я хотел верить, что без меня они почувствуют себя счастливыми или по меньшей мерe забудут, что не были и не будут счастливы никогда.
До конца недели я безвольно плыл по течению, целыми днями пропадая в библиотеке Атенея. Я надеялся, вернувшись в пансион, найти послание от главного редактора с просьбой вернуться в штат газеты. Устроившись в укромном уголке одного из читальных залов, я доставал визитную карточку, которую сжимал в руке, проснувшись поутру в «Грезе», и начинал составлять письмо Андреасу Корелли, своему неизвестному благодетелю, но потом всегда рвал его на мелкие кусочки и предпринимал новую попытку на следующий день. Через неделю мне надоело жалеть себя, и я решил совершить неизбежное паломничество к порогу моего создателя.
Я сел на поезд линии «Саррия» на улице Пелайо. Тогда поезда еще ходили по поверхности земли, и, усевшись впереди вагона, я имел возможность разглядывать город и улицы, становившиеся все более широкими и величественными по мере удаления от центра. Я вышел на платформе «Саррия», а затем сел на трамвай, высадивший меня у ворот монастыря в Педральбес. День стоял удивительно теплый для зимы, и легкий ветерок доносил запах сосен и дрока, пятнами разбросанного по горным утесам. Я направил стопы к началу бульвара Псарсон, который уже начал потихоньку урбанизироваться, и вскоре передо мной замаячил характерный силуэт виллы «Гелиос». Я приближался к дому, поднимаясь по склону, и сумел разглядеть Видаля: он сидел у окна башни в одной рубашке, наслаждаясь папиросой. Слышалась музыка, свободно лившаяся в пространстве, и я вспомнил, что Видаль был одним из немногих счастливчиков, обладавших радиоприемником. Какой радужной, должно быть, казалась жизнь оттуда, сверху, и как мало хорошего видел в ней я.
Я помахал Видалю рукой, и он ответил на приветствие. Во дворе особняка я встретил Мануэля, шофера. Он направлялся к гаражу с кипой суконок и ведром горячей воды.
— Приятно видеть вас здесь, Давид, — сказал он. — Как идут дела? По-прежнему успешно?
— Стараемся по мере сил, — отвечал я уклончиво.
— Не скромничайте. Даже моя дочь читает приключенческие истории, которые вы публикуете в газете.
Я поперхнулся, изумленный, что шоферская дочка не только знает о моем существовании, но и почтила вниманием ту чепуху, которую я писал.
— Кристина?
— Дочь у меня одна, — ответил дон Мануэль. — Сеньор наверху, в кабинете, если вам угодно подняться.
Я кивнул с благодарностью и прошмыгнул в дом. Я поднялся в башню, возвышавшуюся над мелкой рябью цветной черепицы на плоской крыше. В башне я застал Видаля. Он расположился в кабинете, откуда открывался вид на город и морской берег вдали. Видаль выключил радио — устройство размером с небольшой метеорит. Приемник он купил несколько месяцев назад, когда объявили о начале вещания «Радио Барселоны» из студии, спрятанной под куполом отеля «Колумб».
— Аппарат стоил мне почти двести песет, а теперь выясняется, что транслируют одни глупости.
Мы сели в кресла друг напротив друга. Окна были открыты навстречу всем воздушным потокам, которые для меня, обитателя старого и сумрачного города, веяли ароматом иного мира. Стояла дивная тишина, как в раю. Можно было услышать, как вьются в саду насекомые и трепещут листья на ветру.
— Кажется, будто лето в разгаре, — отважился заговорить я.
— Нет смысла притворяться, рассуждая о погоде. Мне уже сказали, что произошло, — заметил Видаль.
Я пожал плечами и украдкой покосился на его письменный стол. Я знал, что мой ментор уже много месяцев, если не лет, пытался написать то, что он сам называл «серьезным» романом, не имеющим ничего общего с легковесными по замыслу и интриге криминальными рассказами, чтобы увековечить свое имя в наиболее почтенных разделах библиотек. Рукопись на столе была не особенно толстой.
— Как продвигается труд всей жизни?
Видаль выбросил окурок в окно и устремил взгляд вдаль.
— Мне пока нечего сказать, Давид.
— Вздор.
— Все в нашей жизни вздор. Речь идет о перспективе.
— Вам следует вставить это в свою книгу. «Нигилист на холме». Удача гарантирована.
— Удача прежде всего понадобится именно тебе, иначе, если не ошибаюсь, придется попоститься.
— Я в любой момент смогу попросить у вас милостыню. Все когда-нибудь происходит в первый раз.
— Сейчас тебе кажется, что наступил конец света, но…
— …вскоре я осознаю, что это лучшее, что могло со мной случиться, — закончил я за него. — Знакомая песня. Неужели теперь дон Басилио пишет для вас речи?
Видаль рассмеялся.
— Что ты думаешь делать? — спросил он.