— Никогда в том не сомневался, дон Педро.
В тот вечер Видаль пил больше обычного. За много лет я научился распознавать все оттенки его настроения, замечать внутреннее беспокойство и безошибочно угадывал, когда он старался о чем-то умолчать. Мне показалось, он пришел неспроста. Когда запасы аниса были исчерпаны, я налил ему изрядную порцию бренди и стал ждать.
— Давид, есть вещи, о которых мы с тобой никогда не говорили…
— О футболе, например.
— Я серьезно.
— Я вас слушаю.
Он одарил меня долгим взглядом, словно его одолевали сомнения.
— Я всегда старался быть тебе добрым другом, Давид. Ты ведь это понимаешь, правда?
— Вы давали мне намного больше, дон Педро. Я это знаю, и вы тоже знаете.
— Порой я задумываюсь, может, мне следовало вести с тобой более честную игру.
— В каком смысле?
Видаль принялся рассматривать дно бокала с бренди.
— Существуют обстоятельства, о которых я тебе не рассказывал, Давид. И о них мне, наверное, стоило сообщить тебе много лет назад…
Я выдержал паузу, короткую паузу, длившуюся вечность. О чем бы Видаль ни порывался мне рассказать, было ясно, что все бренди на свете не способно склонить его к исповеди.
— Не беспокойтесь, дон Педро. Дело вытерпело годы, значит, до завтра терпит точно.
— Завтра у меня, возможно, не хватит мужества сказать тебе.
Я вдруг сообразил, что впервые он предстает передо мной таким испуганным и потерянным. Что-то терзало его, лежало камнем на душе, и мне стало тягостно видеть его в столь мучительном затруднении.
— Давайте поступим так, дон Педро. Когда опубликуют и вашу книгу, и мою, мы встретимся, чтобы выпить за это, и вы расскажете мне все, что сочтете нужным. Вы пригласите меня в какой-нибудь дорогой изысканный ресторан, куда меня не пустили бы без вас, и вы сделаете любые признания, какие вам захочется. Идет?
Ближе к ночи я проводил Видаля до бульвара Борн. Там, опираясь на крыло «испано-суисы», его дожидался Пеп, облаченный в униформу Мануэля, которая была ему велика размеров на пять, как и сам автомобиль. Кузов представлял собой печальное зрелище, испещренный царапинами и вмятинами, по виду совсем свежими.
— Облегченной рысью, да, Пеп? — посоветовал я. — Ни в коем случае не галопом. Медленно, но верно, как будто на першероне.
— Так точно, сеньор Мартин. Медленно, но верно.
На прощание Видаль крепко обнял меня. Когда он садился в машину, мне показалось, что он несет на плечах тяжесть земного шара.
16
Наконец я поставил точку в романе Видаля и одновременно закончил собственный. Через несколько дней ко мне домой без предупреждения явился Пеп. В униформе, унаследованной от Мануэля, он выглядел ребенком в маршальском мундире. В первый миг я вообразил, что он принес мне весточку от Видаля или даже от Кристины. Но я отверг эту мысль, как только наши взгляды встретились. Судя по его мрачному виду, он был чем-то очень встревожен.
— Плохие новости, сеньор Мартин.
— Что случилось?
— Это сеньор Мануэль.
Голос у него несколько раз срывался, пока он говорил, и когда я предложил ему воды, Пеп едва не разрыдался. Мануэль Сагниер скончался три дня назад в санатории Пуигсерды после продолжительной агонии. По желанию дочери он был похоронен накануне на маленьком кладбище у подножия Пиренеев.
— Боже мой, — прошептал я.
Вместо воды я дал Пепу рюмку выдержанного бренди и усадил в кресло на галерее. Немного успокоившись, Пеп объяснил, что Видаль послал его встретить Кристину. Она возвращалась сегодня днем на поезде, прибывавшем по расписанию в пять часов.
— Представляете, в каком состоянии сеньорита Кристина… — пробормотал он. Его удручала необходимость выступить в роли человека, которому придется выражать ей соболезнования и утешать по пути в маленькую квартирку над каретным сараем виллы «Гелиос», где она с детства жила с отцом.
— Пеп, мне кажется, тебе не стоит ехать на вокзал встречать сеньориту Сагниер.
— Приказ дона Педро…
— Передай дону Педро, что я беру ответственность на себя.
Порция бренди и красноречие помогли. Он уехал, предоставив действовать мне. Я пообещал сам встретить Кристину и привезти на виллу «Гелиос» на такси.
— Спасибо вам, сеньор Мартин. Уж вам-то лучше знать, как успокоить бедняжку.
Без четверти пять я шагал по направлению к новому зданию Французского вокзала. Его недавно открыли с большой помпой. Всемирная выставка, [22] обогатила город россыпью чудес. Но лично мне больше всех нравился этот свод из стекла и стали, похожий на купол кафедрального собора. Возможно, правда, дело было лишь в том, что он находился недалеко от моего дома и я любовался им из окна кабинета в башне. На небе в тот день теснились черные тучи, набегавшие с моря и зависавшие над городом. Отдаленные раскаты грома, зарницы на горизонте и горячий ветер, пропитанный запахом пыли и насыщенный электричеством, предвещали сильную летнюю грозу. Когда я подошел к вокзалу, на землю упали первые капли дождя, крупные, сверкающие, словно с неба посыпались серебряные монеты. Не успел я выйти на перрон, чтобы встретить поезд, как на сводчатую крышу платформы обрушились потоки дождя. Сгустились сумерки, будто внезапно наступила ночь. Темноту поминутно прорезали вспышки яркого света — молнии сверкали над городом под аккомпанемент громовых разрядов, отголосков неистовой ярости стихии.
Локомотив прибыл почти с часовым опозданием. Змеей стелился по земле пар, с трудом проползая сквозь бурю. Я занял позицию в голове состава, чтобы не прозевать Кристину в толпе путешественников, уже начавших выходить на платформу. Через десять минут все пассажиры разошлись, а она так и не появилась. Я уже готов был возвратиться домой, подумав, что Кристина не приехала этим поездом, но в последний момент решил на всякий случай проверить, прогулявшись по перрону и внимательно заглядывая в окна купе. Я нашел ее в предпоследнем вагоне. Она сидела, прислонившись головой к стеклу, с отсутствующим взглядом. Я забрался в вагон и остановился на пороге купе. Услышав шаги, Кристина повернулась и посмотрела на меня без удивления, слабо улыбнувшись. Потом встала и молча обняла.