И оба захихикали, как мальчишки-школяры. Два сапога пара, решил я.
Арихивный зал скрывался в лабиринте коридоров, образованных стеллажами три метра высотой. Два бледных создания, выглядевшие так, словно пятнадцать лет не покидали этого подвала, являлись помощниками Бротонса. Увидев начальника, они подбежали к нему, как верные псы в ожидании приказаний. Бротонс вопросительно посмотрел на меня:
— Что ищем?
— Тысяча девятьсот четвертый. Смерть адвоката Диего Марласки. Он был заметным членом барселонского общества, один из основателей партнерской фирмы «Валера, Марласка и Сентис».
— Месяц?
— Ноябрь.
По знаку Бротонса помощники отправились разыскивать периодику за ноябрь 1904 года. В то время смерть составляла неотъемлемую часть колорита эпохи, и первые страницы газет пестрели некрологами. Легко было догадаться, что новости о личности такого масштаба, как Марласка, наверняка подхватили многие городские газеты, и его кончина стала темой заголовков на первых страницах. Помощники архивариуса принесли несколько томов подшивок и положили их на широкий письменный стол. Мы разделили материалы на пятерых и вскоре обнаружили извещение о смерти дона Диего Марласки на первой полосе, как и предполагалось. Номер газеты был от 23 ноября 1904 года.
— Имеем труп, — возвестил Бротонс, которому принадлежала честь открытия.
Всего было опубликовано четыре некролога: о его смерти сообщалось от имени семьи, от адвокатской конторы, коллегии адвокатов Барселоны и, наконец, от Барселонского литературного общества «Атеней».
— Вот что значит богатство. Умираешь пять или шесть раз, — резюмировал дон Басилио.
В самих некрологах не содержалось ничего примечательного: возносились молитвы за упокой души усопшего, указывалось, что в похоронах примет участие только узкий круг близких и друзей, также не обошлось без цветистых панегириков достойному гражданину, ученому и незаменимому члену барселонского общества и все в таком же духе.
— То, что вас интересует, возможно, печаталось в номерах за день-два до смерти или после, — рассудил Бротонс.
Мы начали листать газеты, вышедшие на той неделе, когда умер Марласка, и нашли серию статей, посвященных этому событию. В первой из них говорилось, что известный адвокат погиб в результате несчастного случая. Дон Басилио зачитал текст заметки вслух.
— Это писал орангутанг, — сделал он вывод. — Три многословных абзаца, где нет ровным счетом ничего, и только в конце упоминается, что причиной смерти стала трагическая случайность, причем не уточняется, какого рода.
— А вот тут у нас кое-что полюбопытнее, — сказал Бротонс.
В материале, опубликованном на другой день после гибели адвоката, была информация, что полиция расследует обстоятельства смерти, чтобы выяснить причины происшествия. Главное, в статье было отмечено, что, как следовало из отчета судебной экспертизы, Марласка утонул.
— Утонул? — перебил дон Басилио. — Как? Где?
— Тут не говорится. Возможно, заметку пришлось сократить, чтобы поместилась такая актуальная и пространная апология сарданы, растянутая на три колонки под названием: «Под звуки музыки: душа и святилище», — поделился соображениями Бротонс.
— Сказано, кто вел расследование? — спросил я.
— Упомянут некто Сальвадор. Рикардо Сальвадор, — ответил Бротонс.
Мы просмотрели оставшиеся материалы, освещавшие смерть Марласки, но ничего нового не нашли. Тексты вторили один другому и тянули одну и ту же песню, подозрительно созвучную официальной версии, предложенной адвокатской конторой «Валера и компания».
— Все это очень смахивает на попытку спрятать концы в воду, — прокомментировал Бротонс.
Я вздохнул, упав духом. Я весьма рассчитывал найти нечто существенное, помимо слащавых некрологов и пустых заметок, нисколько не проливавших свет на случившуюся трагедию.
— Разве у вас нет хороших связей в полицейском управлении? — встрепенулся дон Басилио. — Как зовут вашего знакомого?
— Виктор Грандес, — напомнил Бротонс.
— Возможно, он сумеет свести его с этим Сальвадором.
Я кашлянул, и патриархи воззрились на меня, нахмурив брови.
— По причинам, которые не относятся к делу или, напротив, касаются его слишком близко, я предпочел бы не вовлекать инспектора Грандеса в эту историю, — пояснил я.
— Так. Еще кого-то нужно вычеркнуть из списка?
— Маркоса и Кастело.
— Вижу, вы не утратили таланта повсюду заводить друзей, — заметил дон Басилио.
Бротонс потер подбородок:
— Не стоит волноваться. Уверен, я придумаю другой выход, не возбудив подозрений.
— Если вы разыщете Сальвадора, я пожертвую вам что угодно, даже свинью.
— Из-за подагры я не ем жирного, но не откажусь от гаванской сигары, — выдвинул условия Бротонс.
— Две гаванские сигары, — поправил дон Басилио.
Пока я бегал в лавочку на улице Тальерс за двумя самыми лучшими и дорогими гаванскими сигарами, Бротонс сделал пару деликатных звонков в полицейское управление. Он выяснил, что Сальвадор действительно оставил службу, скорее вынужденно, и начал работать, нанимаясь телохранителем к промышленникам или выполняя частные расследования для адвокатских контор города. Вернувшись в редакцию, я преподнес своим благодетелям по отличной сигаре, и начальник архива протянул мне листок бумаги, на котором был записан адрес: Рикардо Сальвадор, улица Льеона, 21, мансарда.
— Бог вам обоим воздаст, — сказал я.
— И вам того же.
29
Улица Льеона, больше известная среди местного населения как улица «Трех Лит» в честь известного дома терпимости, обосновавшегося там, была узкой и почти столь же мрачной, как и ее репутация. Она уходила в тень из-под арок пласа Реаль, превращаясь в не ведавшую солнца сырую щель между старыми зданиями, громоздившимися друг на друге и сплетенными вечной паутиной натянутых бельевых веревок. Краска с обветшавших фасадов облупилась, и каменные мостовые пропитались кровью за годы расцвета бандитизма. Я не раз выбирал эту улицу местом действия в «Городе проклятых», и даже теперь, пустынная и заброшенная, для меня она по-прежнему была пронизана духом интриг и пороха. Эта унылая сцена наводила также на мысли, что вынужденное увольнение комиссара Сальвадора из полицейского корпуса не принесло ему дивидендов.
Дом номер 21 оказался убогим строением, зажатым между другими зданиями, будто стремившимися раздавить его. Подъезд стоял нараспашку и напоминал сумрачный колодец, где начиналась узкая крутая лестница, спиралью поднимавшаяся вверх. Пол подтапливало, из щелей между каменными плитами сочилась темная вязкая жидкость. Я с трудом вскарабкался по лестнице, цепляясь за перила, правда, внушавшие мне некоторые опасения. На каждой лестничной площадке было по одной квартире и, учитывая размеры здания, я сомневался, что жилье здесь где-нибудь превышало сорок квадратных метров. Маленькое слуховое окно венчало лестничную шахту, проливая слабый свет на верхние пролеты. Дверь в мансарду находилась в конце короткого коридорчика. Меня удивило, что она открыта. Я постучал, но ответа не получил. Сразу за дверью начиналась крошечная гостиная, где стояли кресло, стол и этажерка с книгами и жестяными коробками. Некое подобие кухни с мойкой помещалось в смежной каморке. Единственным достоинством этого жилища была терраса, выходившая на крышу. Дверь на террасу также оказалась открыта, и оттуда тянуло ветерком, приносившим запах еды и выстиранного белья, развешанного на крышах старого города.