Так сказал Равиль, когда они только-только выбрались из шлюза Харьковского острога. Ашот тогда еще наставил на вольника пистолет… Вот он, ответ на все вопросы: Павел Сташев создал оружие против слизней, и слизни конечно же не хотят, чтобы это оружие применили, а чтобы вынудить Павла Сташева сдаться, слизням понадобился Данила. Все элементарно, проще некуда.
Данила — всего лишь заложник. Или наживка на крючке.
Подъем закончился. Рядом громко дышала Мариша. Ашот скрипел зубами. И тогда Дан заговорил, ему было важно прояснить кое-что:
— Эй, Равиль, ты здесь?
Тишина в ответ.
— Скажи, Равиль… Я одного не пойму, почему мне сразу не подсадили слизня? Не того, что на рыси был, тот простой совсем, из-за него я бы глупым стал, отец вам этого не простил бы… Почему такого же, как на тебе, не подсадили? Проблем бы меньше было.
— Так ли меньше? — Голос вольника прозвучал рядом, пожалуй, даже слишком близко — будто Равиль приблизил вплотную свое лицо к лицу Данилы. — Впрочем, ты скоро все сам поймешь.
С головы Дана сорвали мешок.
Лицо вольника действительно было рядом. И лицо это выглядело непривычно — из-за того, что добрую половину его не скрывали больше солнцезащитные очки.
Данила впервые посмотрел в глаза Равилю.
И лучше бы он этого не делал. Лучше бы он сразу отвернулся или зажмурился. Но нет, он посмотрел — и буквально прикипел взглядом к тому, что увидел.
Если с правым глазом Равиля все было в порядке — ресницы, веки, серо-голубая радужка, — то левое око покрывало тонкое белесое бельмо с желтоватым налетом по краю. Бельмо словно соткал из паутины паук, который спрятался в глазнице в ожидании жертвы. И теперь он сидел там, парализовав Дана, подчинив его волю зовом.
Только не паук это вовсе.
Там, за бельмом, притаился слизень, подключенный к глазному нерву вольника. Затылок отчего-то не устроил его как посадочное место. Или все же там, на черепе, тоже кто-то есть? Тот, кто раньше занял место?
— Скоро ты станешь одним из нас. — Лицо Равиля исказила судорога, мимические мышцы, почти уже атрофированные, сокращались в подобии улыбки. — Ты станешь нам братом. И мы будем вместе.
* * *
Верхушка у колокольни отсутствовала вместе с колоколом. Окна на первом этаже были заделаны, водосточные трубы кое-где оборвались, держась на честном слове и покачиваясь на ветру. Прогулявшись туда-сюда вдоль этого здания и стены из красного кирпича, двое остановились в сторонке, чтобы понаблюдать еще немного.
— Тот дом и есть, что ли? — Мясник дохнул на пальцы. Стремительно холодало, изо рта шел пар. — Ты все темнишь, адрес не называешь.
— Ага, он самый. — Гурбан и его напарник таки добрались на улицу Рождественку, не выспрашивая у местных дороги — а чтоб не светиться лишний раз, да и не хотел командир раскрывать перед Мясником все карты, мало ли что случится. — Только тут не один дом, а целый монастырь.
— Мужской?
— Обижаешь, Сережа. Женский. Только он с самой Псидемии пустой. Тут уже после того, как Стену возвели, заражение было. Монашки потом всем скопом в мир пошли… Короче, вояки зачистили монастырь. Ну, и с тех пор место типа гиблое, стороной его обходят. Я справки наводил, знаю, о чем говорю.
— Так чего мы тут топчемся? Наши-то в плену. Может, их пытают в Спасской башне, а мы гуляем, монастыри осматриваем. Знаешь, какие слухи о башне-то доходили до Тулы? Оно и видно, что не знаешь. Многие хотели осесть в Москве, самом богатом, самом сильном остроге. Но были и такие, кто бежал отсюда в страхе…
Пропустив мистику мимо ушей, Гурбан мотнул головой:
— Нет, пытать их не будут.
— Откуда знаешь?
— А зачем? Они что, скрывают важный секрет? Знают, где расположены не разграбленные до сих пор армейские склады? Или обладают большой властью? Кому они нужны вообще?
— Ну, видать, нужны, раз взяли в плен и повезли не куда-нибудь, а в Спасскую башню. Из тысячи москвичей и одного не сыщется, кто под курантами побывал, а тут — чужаки, только с поезда.
— Вот именно, Сережа, вот именно. Не для того мы им нужны, чтобы пытать нас или убивать. Иначе б сразу убили, из паровоза не дали бы и шагу сделать. Ты до сих пор не понял, с кем мы имеем дело, кто против нас? А еще племяш Вилена Джексона… — Не забывая наблюдать за монастырем, Гурбан обстоятельно изложил Мяснику соображения насчет СБО, Московского совета и прочего. Открыл парню глаза. В прямом смысле — они оч-чень у него округлились от речей командира. Серега сразу ему поверил, хотя другой на его месте заартачился бы — мол, старик из ума выжил, паранойя у него, городит черт-те что. — А вот для чего мы им понадобились — ума не приложу. И неизвестно еще, жив ли пацан, Даня Сташев. Лучше б погиб, честное слово. Хоть и жаль мальчишку… — подытожил Гурбан и замолчал.
— Ну а чего ждем тогда, раз проверенный человек адресок шепнул? — Мясник зябко поежился. — Неужто перед смертью в ловушку заманить хотел?
— Береженого бог бережет. — Гурбану не нравилась тишина, царившая в монастыре. — И так от самого Харькова неслись как угорелые. И что получилось? Пшик! Не, я теперь умнее буду…
Но, в конце концов так ничего и не высмотрев ни подозрительного, ни, наоборот, подтверждающего, что в доме обитает друг, Гурбан и Мясник отправились на разведку боем. Ничего другого им попросту не оставалось. То, что двое долго торчат на улице, обязательно привлекло бы внимание какой-нибудь сердобольной старушки. А там жди визита парней в шапках-ушанках из Службы безопасности острога. Да и продрог Гурбан, приморозило потому что, вот-вот снег посыплет. Так что самое время подыскать крышу, под которой нальют кружку горячего чая или хотя бы дуть в спину не будет.
Миновав стальные решетчатые ворота, справа от которых сохранился двойной указатель «20» и «Рождественка улица», двое оказались на территории монастыря.
— Куда нам?
— В колокольню, Сережа. Под ней подвал должен быть сводчатый. Нам туда.
И они отправились туда, то и дело оглядываясь, не идет ли кто. Гурбан приметил кусок ржавой трубы, на которой почти сшелушилась краска. Поднял. У Мясника скальпель есть, а теперь и Гурбан в ближнем бою не безоружен, череп провалить сумеет.
Вошли в колокольню. Разруха, трещины змеятся по стенам.
— Как бы это все не рухнуло…
— Годы стояло, Сережа, и еще постоит до полной и окончательной победы над слизнями.
Гурбан вытащил фонарь, и они спустились по лестнице, заваленной обломками кирпичей. На нижней ступеньке лежал трупик крысы.
— Ты гляди, деликатес прям, мы в деревне с голодухи… — Мясник осекся, когда высокая — выше Фазы — фигура шагнула из темноты к Гурбану, который шел впереди. С таким голиафом наверняка шутки плохи, по крайней мере у командира совершенно не было охоты выяснять, кто из них круче.