— Командир, ты как? — В голосе Ксю прозвучала неподдельная тревога.
— Нормально. — Гурбан взялся за штурвал. До берега впереди оставалось не так уж много. Пока сомы заняты трапезой, он должен доставить туда своих людей.
Катер выровнялся и медленно, но уверенно пополз по водной глади, населенной чудовищами, более ужасными, чем те, что обитают на суше, — да просто потому, что в глубине человек беспомощен даже без чудовищ, а уж с ними…
Берег неумолимо приближался. Позади хлюпали хвостами зомборыбы, то и дело выныривая на поверхность, — Ксю, которая перебралась в рубку, каждый раз вздрагивала. Стоявший с ней рядом Фаза посмеивался, глядя на девушку. Гурбан был невозмутим и спокоен. От помощи Доктора он отказался — подумаешь, ноги намочил, не простудится. Бек искренне, словно ребенок, радовался тому, что с командиром всё в порядке.
Метров двадцать разделяли берег и катер, когда заглох мотор.
Ласково светило солнышко, косые лучи его гладили лицо Дана. Шел бы так и шел. Бежал бы к арсеналу, брошенному в самом начале Псидемии!
Жмурясь от удовольствия, он шагал вслед за мисс Петрушевич, аппетитно виляющей попкой чуть впереди. Издевается она, что ли?! Или это… кокетничает? Дан улыбнулся, А что, все может быть. Правда, он и представить не мог дочку советника в роли своей девушки. У Мариши своя жизнь — наряды, шмотки, послы, а у Данилы своя — автомат и Территории… Батю бы найти, а дальше все будет хорошо. Дан передумал уже выговаривать отцу за то, что бросил их с мамой, а просто хотел крепко, по-мужски, сжать его ладонь и, может, обнять…
Замечтавшись, Дан прозевал ямку на пути и оступился.
Забавно, но именно это спасло ему жизнь.
Нога ушла вниз. Охнув, он упал на выставленные вперед руки — и тут над ним что-то пролетело и упало в нескольких шагах левее. Что-то большое, пушистое, с яростно блестящими глазами и желтыми клыками в ощеренной пасти. Вот в эту пасть Данила и выстрелил из «Макарова», а так как метил он почти в упор — какие-то жалкие метры не в счет, — то был уверен, что попадет.
Но не попал — тварь плавно, словно пританцовывая, сместилась назад и в сторону. Передвигалась она на четырех лапах. Дан вновь нажал на спуск — тварь встала на задние лапы и отпрыгнула влево, увернувшись от пули.
— Сзади!
Услышав крик Ашота, Данила кувыркнулся вперед, навстречу твари, похожей на… Да это же рысь! Дикая кошка!
Зомбокошка.
Вторая, точно такая же, шлепнулась с сосны аккурат там, где Дан только что был. В голове пронеслось: «Почему никто не стреляет?»
Потому что боятся попасть в Дана.
Движения зомбокошек завораживали своим совершенством: ничего лишнего, мягкая пластичность — и при этом скорость и агрессия! Данила опрокинулся на спину, пропуская прыгнувшую на него тварь над собой. И всадил ей пулю в мягкий белый живот, который тут же окрасился алым — попал, значит, не ускользнула тварь, ведомая слизнем.
Раненая кошка неуклюже упала под сосной, попыталась встать, хватаясь за кору слабеющими лапами, но увы. Увы — потому что Ашот, не рискуя больше попасть в Данилу, всадил в зомборысь очередь. А Равиль добил тварь, в агонии шипящую и когтящую воздух, — мечом отсек ей голову.
— Помогите ему! Кто-нибудь! — закричала Мариша.
Пока вольник и Ашот добивали одну кошку, вторая таки накинулась на Данилу.
Перевернувшись на живот, он встал на колени и уперся ладонями в упругую прослойку из сухих иголок, когда на него навалилась тяжесть, вжала в хвою, урча от удовольствия и — главное! — не спеша вонзить клыки чуть ниже затылка, где так легко сломать шейные позвонки.
— Брат! Брат!
— Не стрелять! Я сказал — не стрелять!
— Мужчины, да сделайте уже что-нибудь!
Данила застыл — любое его движение могло стать фатальным. Факт, ему не удастся сбросить с себя зомборысь. Стоит только пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы включиться — зверь сразу отправит его к праотцам. Дан явственно ощущал шеей давление клыков. Но почему рысь не убила его? Балдеет от беспомощности жертвы? Играет, как кошка с мышкой?!
Вот только Данила Сташев — не мышка. Он просто так не сдастся. Ну же, думай, доставщик, как разрулить тему, думай!..
Но собраться с мыслями мешало ощущение чего-то чужеродного на шее. Не клыков, нет. Теперь еще добавилось что-то влажное и приятно теплое. От этой штуковины веяло спокойствием, а когда она двигалась, было чуточку щекотно.
Не надо дергаться, понял Дан. Пусть все будет как будет. И вообще, ему больше не угрожает опасность.
«А рысь?» — спросил он у себя. А что рысь? Отличное животное, так и хочется погладить по шерстке. Мама рассказывала, у нее в детстве была кошка Мурка, рыжая в белую полоску, мама кошку очень любила, поила молоком, кормила колбасой «Докторской»…
Данилу охватило тягучее оцепенение. Мысли стали вязкими, неторопливыми. Он хотел ущипнуть себя за руку, чтобы очнуться, но не смог! Он слышал голоса Ашота, Равиля и Мариши — протяжные, искаженные, они превратились в один сплошной звон. Время замедлилось, секунды превратились в минуты.
И главное — Данилу эти изменения ничуть не волновали.
Ему было хорошо. Да что там — ему лучше всех! Пусть едут в свою Москву, сражаются с зомбаками, да что угодно пусть делают, Дану до этого нет никакого дела.
У него появилось много, очень много глаз. Не два всего, но тысячи, миллионы глаз — и всеми он видел одновременно. Он парил над бескрайней прерией, изредка помахивая крыльями, и у него был загнутый клюв хищника, люто ненавидящего двуногих животных, покрытых разноцветными шкурами. И при этом он мчался по тайге, проваливаясь по грудь в сугробы, и был он рыже-черным, полосатым, и его боялись. А еще он плыл на большой глубине, медленно приближаясь к стальной громадине, чужой в этих водах, лишней. Он плыл, мечтая протаранить громадину своим могучим тридцатиметровым телом. И если он выживет после атаки, что совсем не важно, то поднимется на поверхность и выдует воздух из легких вместе с водой — и это будет красивый фонтан…
В этой бесконечности образов и ощущений Данила увидел себя, лежащего на земле. А рядом — Маришу, Равиля и Ашота, стрелявших в зомборысь, которая уже слезла с него и, смертельно раненная, кинулась на людей, мечтая о том, чтобы убить их, убить хоть кого-нибудь или просто укусить… Все, уже ни о чем не мечтая.
А потом мир потерял свою ослепительную, волшебную многомерность. И это было… было… словно Даниле враз ампутировали руки и ноги, выкололи глаза, отрезали язык и уши. Если бы он знал, что такое «сенсорный голод», то понял бы, что именно он сейчас испытывает. Хотелось кричать от страха, визжать от боли утраты, переполнявшей его. Вот-вот череп не выдержит — лопнет, расплескав содержимое по сосновым иглам. Ну и пусть, зато муки Дана закончатся.