Шагая по раскисшей дороге, Тимохин вполголоса ругал себя последними словами за то, что связался с этим сумасшедшим «снежным человеком». Сержант перепрыгивал через огромные мутные лужи и когда, поскользнувшись, приземлялся в воду, громко вскрикивал. Иногда он совершенно искренне желал, чтобы у ненормального селекционера на лбу или на пятке вырос неуместный в тех местах орган. Так, незаметно, под самые изощренные проклятья Тимохин добрался до первых домов Степановки.
Два крайних дома оказались наглухо заколоченными. Во дворе третьего, под дощатым навесом сидел устрашающего вида волкодав. И только четвертый дом был одновременно и жилым, и доступным.
Взойдя на крыльцо, Тимохин встряхнулся как промокшая собака, топотом сбил налупшую на ботинки глину, и только после этого постучал кулаком в дверь.
За дверью какое–то время было тихо. Затем послышались шаркающие шаги и лязг засова. Наконец дверь распахнулась, и сержант увидел маленького, удивительно запущенного, пьяного мужичка.
— Вы не подскажете, где живет Молососов Кондрат Михайлович? — вежливо поинтересовался Тимохин.
Мужичок критически осмотрел непрошенного гостя и неожиданно гаркнул:
— Чего надо?
— Я говорю, где живет Молососов? — повторил сержант.
— Кто? Пошел к черту! — хозяин ударил себя в грудь кулаком и хрипло рявкнул: — Я Молососов! Понял?
— Ну тогда я к вам, Кондрат Михайлович, — вяло сказал Тимохин. — Мне бы насчет Иванова Петра Ивановича узнать.
Молососов ещё раз внимательно, с ног до головы, осмотрел гостя, затем отошел в темноту сеней и оттуда сказал:
— Ну чего стоишь? Заходи.
Едва Тимохин вошел в дом, как в нос ему ударило такой перегарной дрянью, что он хотел было вернуться на улицу, но хозяин дома толкнул его в спину, и споткнувшись, Тимохин ввалился в комнату.
— Что же это вы так пьете–то? — морщась, спросил сержант.
— А я не на работе пью, — вызывающе ответил Молососов. — Я у себя дома. В свободное время, так сказать. А ты–то кто? Корешок что ли евонный?
— Я из милиции, — ответил Тимохин.
— Ну так бы сразу и сказал, — почти миролюбиво проговорил хозяин дома. — Проходи, гостем будешь. Вона как промок–то.
Тимохин оглядел комнату. Здесь очевидно делали ремонт: пол был заляпан известкой, кругом валялись куски обоев, а у окна, уронив головы на стол, сидели два маляра, в заляпанных краской комбинезонах.
— Ремонтируем дом, — пояснил Молососов. — Да ты садись. Щас я тебе водочки для сугрева налью. А то ведь так и простыть недолго. Как тебя зовут–то?
— Сержант Тимохин, — официально представился гость. — Меня интересует, кто такой Иванов, и где он живет.
— Зовут–то тебя как? Имя–то у тебя есть? — настаивал хозяин дома. — Да ты не бойся. Что ж из того, что в милиции работаешь? Менты — они тоже люди с именами. С носа вона как текет. — Молососов налил в мутный стакан на два пальца водки и протянул его гостю. — Давай, давай. Это не для пьянства. Для здоровья. Окачуришься здесь, я потом буду тебя выхаживать?
— Я на службе, — неубедительно заявил Тимохин. Он пошевелил пальцами в ботинках и послушал, как там чавкает вода. Хлюпало и в носу, да ещё как назло на сержанта напал страшный чих.
Отчихавшись, Тимохин с отвращением выгнул спину, так, чтобы мокрая одежда отлипла от спины. Он уже свыкся с тяжелым перегарным духом и даже слегка разомлел в тепле. Обстановка дома, да и сам хозяин вызывали у него скучное, ленивое омерзение, но ещё противнее казалось ему снова очутиться на улице под холодным дождем.
— Я говорю, зовут–то тебя как? — не отставал Молососов. Он вставил сержанту в руку стакан с водкой и налил себе.
— Михаилом, — вздохнув, ответил Тимохин.
— Ну, Мишка, Мишатка, смертничек ты мой, с богом, чтоб не болел и за знакомство. Пей, пей. Ментам болеть не положено. Служба у них такая.
Молососов крупными глотками выпил водку и сунул в рот раздавленную кильку. Поколебавшись несколько секунд, Тимохин последовал его примеру. Но едва сержант поставил стакан на стол, как хозяин дома налил ему еще.
— М–м–м, — замотал головой Тимохин. — Не надо… Не положено.
Водка ошпарила сержанту нутро и, не добежав до желудка, начала рассасываться по всему организму, проникая во все мало–мальски проходимые кровеносные сосуды.
— Пей, пей, — подбодрил Тимохина Молососов. — Это ты сейчас штрафной хватанул. А теперь давай по–человечески, чокнемся.
— Не могу, — ответил сержант. Сознание его уже начало ломаться, Молососов вдруг слегка посимпатичнел и стал похож на его, Тимохина, покойного деда.
— Пей, тебе говорю! Мужик ты, али кто? Э–эх, измельчал русский народ, — с сожалением проговорил Молососов. — Пить разучился. Бывало на свадьбе, али на праздник какой, так самогону набуцкаешься, что голова потом ещё цельную неделю колобродит. А теперь? Тьфу! — Молососов сплюнул на пол и презрительно пояснил: — Шампанские разные, да портвейны. Ну! — прикрикнул он на Тимохина. — Пей! Слушать надо, когда старшие говорят.
Чокнувшись с сержантом, Молососов лихо проглотил водку, посидел с полминуты и упал со стула. На полу он устроился поудобнее, прижал колени к животу и тут же захрапел.
Тимохин с тоской посмотрел на старика, чертыхнулся и выпил водку до дна.
Упав на пол, хозяин дома разбудил одного из маляров. Тот, громко сопя, медленно поднял голову и, не глядя на Тимохина, разлил водку по стаканам.
— Будем, — хрипло проговорил маляр и нетвердой рукой поднес стакан к губам.
— Будем, так будем, — вздохнул сержант. Он уже плохо помнил, зачем сюда пришел. Непривычный к пьянству организм его налился было какой–то фиолетовой силой, но после третьего стакана это ощущение исчезло. Оно лопнуло, как чрезмерно раздувшийся пузырь, оставив после себя лишь тоску по великому подвигу.
Выпив, маляр повалился на место, но садясь, он толкнул своего приятеля. Разбуженный человек бессмысленно посмотрел на Тимохина, хотел было что–то сказать, но у него получилось только «чшшпсь» и «фьюшсь».
Как и его напарник, он налил в стаканы водки себе и Тимохину. Сержант попытался встать и пожать руку этому умному, милому работнику кисти, но стул каким–то образом прилип к штанам, да и ножки кто–то приколотил к полу.
Ограничившись кивком головы, Тимохин плеснул себе на грудь пол стакана водки, а остальное выпил.
* * *
Проснулся Тимохин от страшной жажды. Пить хотелось невыносимо. В голове постреливало. Рядом на полу громко храпел Молососов, а за столом, попадав лицами в тарелки, сидели маляры.
— Фу ты, черт! Как же это я напился? — Тимохин с трудом поднялся и шатаясь прошел на кухню. Там, сунув голову в ведро с холодной водой, он немного пришел в себя.
Когда сержант вернулся в комнату, маляры уже проснулись и грязными рукавами комбинезонов оттирали присохший к щекам винегрет. Тимохин с омерзением посмотрел на их грязные физиономии, и его чуть было не стошнило.