— Исаак, мне не хочется оставлять вас здесь ночью одного. Почему бы вам не пойти со мной? Переночуете у нас, отец составит вам компанию.
Старик покачал головой.
— Мне есть чем заняться, Даниель. А вы идите домой и прочтите эти листки. Теперь они принадлежат вам.
Он отвернулся. Я направился к двери и был уже на пороге, когда Исаак окликнул меня голосом, скорее похожим на шепот:
— Даниель!
— Я слушаю.
— Будьте предельно осторожны.
Когда я вышел на улицу, мне показалось, что за мной скользнула какая-то черная тень. Я ускорил шаг и не останавливался, пока не добрался до дома. Отец сидел в своем кресле, держа на коленях открытый альбом с фотографиями. Заметив меня, он привстал, и на лице его отразилось явное облегчение.
— Я уже начал волноваться, — сказал он. — Как прошли похороны?
Я пожал плечами, и отец кивнул, словно желая показать, что тема закрыта.
— Я тут приготовил тебе кое-что поесть. Если хочешь, я все подогрею и…
— Я не голоден, спасибо. Перекусил по дороге.
Он посмотрел мне в глаза и снова кивнул. Потом повернулся и стал убирать со стола. Именно тогда, сам не знаю почему, я подошел к нему и крепко обнял. Отец, удивленный, тоже обнял меня.
— Ты здоров, мой мальчик?
— Я тебя люблю, — пробормотал я, еще сильнее прижимая его к себе.
Из церкви Святой Анны доносился колокольный звон, когда я принялся читать рукопись Нурии Монфорт. Ее мелкий ровный почерк напомнил мне идеальный порядок на ее письменном столе. Было похоже, что в словах она желала обрести покой и уверенность, которыми так и не наделила ее жизнь.
Второго случая уже не выпадет, дважды можно разве что о чем-то пожалеть. С Хулианом Караксом мы познакомились осенью 1933 года. В то время я работала в издательстве Кабестаня. Сеньор Кабестань «открыл» его в 1927 году во время одного из своих путешествий, которые называл «командировками для изучения издательского рынка». Хулиан зарабатывал на жизнь тем, что по вечерам играл на пианино в публичном доме, а по ночам писал. Хозяйка заведения, некая Ирен Марсо, была знакома со многими парижскими издателями. Благодаря ее просьбам, услугам и даже шантажу, Хулиан Каракс сумел опубликовать несколько романов в различных издательствах, однако коммерческого успеха ни одна из его книг не имела. Кабестань приобрел эксклюзивные права на издание произведений Каракса в Испании и Латинской Америке за ничтожную сумму, которая также предполагала перевод автором оригиналов с французского на испанский. Кабестань полагал, что сможет продать три тысячи экземпляров каждого романа, но выход первых двух изданий, опубликованных в Испании, дал плачевный результат: было продано не больше ста экземпляров каждого. Несмотря на это раз в два года мы получали от Хулиана новую рукопись, и Кабестань принимал ее без возражений, ссылаясь на то, что подписал договор с автором, к тому же не следует во всем искать выгоду, а хорошую литературу необходимо поддерживать.
Однажды, заинтригованная, я спросила, почему он продолжает публиковать романы Хулиана Каракса, хотя они и приносят ему одни убытки. Вместо ответа Кабестань подошел к книжной полке, взял экземпляр книги Хулиана и предложил мне его прочесть. Я так и сделала. В течение ближайших двух недель я прочла все его романы. Теперь меня уже занимал вопрос, почему мы продаем столь ничтожное число таких потрясающих книг.
— Не знаю, — сказал Кабестань. — Но я и впредь намерен его издавать.
Такой ответ показался мне благородным и заслуживающим восхищения, что совсем не вязалось с моим представлением о сеньоре Кабестане как о ловком, не чуждом корысти торговце. Возможно, я неверно о нем судила. Личность Хулиана Каракса постепенно все больше занимала меня. Все, что имело к нему отношение, было окутано пеленой тайны. По меньшей мере один или два раза в неделю кто-нибудь звонил в издательство и спрашивал адрес Хулиана. Вскоре я поняла, что это был один и тот же человек, представлявшийся разными именами. Я ограничивалась тем, что сообщала ему то, что было написано на обложках книг: Хулиан Каракс проживает в Париже. Со временем тот человек звонить перестал. Я же на всякий случай изъяла адрес Каракса из архивов издательства. Я знала его наизусть, так как была единственная, кто ему писал.
Через несколько месяцев я случайно наткнулась на бухгалтерский отчет, который типография прислала сеньору Кабестаню. Просмотрев его, я заметила, что издания книг Хулиана Каракса были целиком оплачены человеком, не имевшим отношения к издательству и мне тогда еще совершенно неизвестным, неким Микелем Молинером. Более того, расходы на печать и распространение книг на самом деле были существенно меньше той суммы, счет на которую был выставлен сеньору Молинеру. Цифры говорили сами за себя: издательство зарабатывало на том, что печатало книги, которые потом мертвым грузом оседали на складе. У меня не хватало смелости поставить под сомнение финансовую отчетность Кабестаня, так как я боялась потерять место. Я лишь записала адрес виллы на улице Пуэртаферриса, по которому мы посылали счета на имя Микеля Молинера. Этим адресом я воспользовалась лишь несколько месяцев спустя, осмелившись нанести визит сеньору Молинеру. Меня одолела совесть, и я приехала к нему с намерением рассказать о махинациях Кабестаня. Молинер с улыбкой сообщил мне, что уже знает о них:
— Каждый занимается тем, для чего годится.
Я спросила, не он ли так часто звонил, чтобы узнать адрес Каракса. Он ответил, что нет и, помрачнев, предупредил меня, что я не должна никому давать тот адрес. Никому и никогда.
Микель Молинер был загадочным человеком. Он жил один на вилле, превратившейся чуть ли не в руины. Она была частью наследства, которое Молинер получил от своего отца, промышленника, сколотившего состояние на производстве оружия и, как говорили, погревшего руки на войнах. Микель вел не имевший ничего общего с роскошью почти монашеский образ жизни. Он занимался тем, что тратил деньги, которые называл кровавыми, на восстановление музеев, соборов, школ, библиотек, больниц, а также на то, чтобы романы друга его юности Хулиана Каракса были опубликованы в его родном городе.
— У меня много лишних денег, а таких друзей, как Хулиан, не хватает, — обычно говорил он вместо объяснений.
Молинер почти не общался ни со своими братьями, ни с другими оставшимися в живых родственниками, которых считал чужими. Он не был женат и редко покидал виллу, на которой занимал только верхний этаж. Там был обустроен рабочий кабинет, где он лихорадочно писал статьи и колонки для различных газет и журналов Мадрида и Барселоны, переводил технические тексты с немецкого и французского, редактировал энциклопедии и школьные учебники… Микель Молинер был трудоголиком, страдающим от чувства вины. Он уважал праздный образ жизни окружавших его людей и даже завидовал этой праздности, но бежал от нее как от чумы. Далекий от того, чтобы гордиться своими моральными принципами, он часто шутил по поводу своей творческой продуктивности и называл ее самой безобидной формой трусости: