— Отче наш... — начал молитву Жеан.

Новый мерзостный кусок сунули ему в рот и протолкнули паль­цами в горло. Он попытался укусить Серду, но рот не закрывался. Жеан догадался, что удавка, скорее всего, сломала ему челюсть. Вол­на боли прошла по телу, когда Серда заставил его раскрыть рот. Же­ану сунули что-то еще, что-то скользкое и мокрое, оно проскольз­нуло ему в глотку, словно кровавая устрица. Серда зажимал исповеднику нос, чтобы его рот открылся.

— Это его глаз, святой отец. Ну же, давай дальше. Вот тебе плоть, вот кровь. Давай, ешь и пей во славу своего бога.

Он опрокинул исповедника навзничь, и на миг Жеану показа­лось, что его испытания окончены. Но все только начиналось. Сер­да называл части тела, которые запихивал монаху в рот: печень, почка, сердце, мошонка. Жеана рвало, но скользкое мясо снова за­талкивали в него.

— Как думаешь, сможешь съесть его целиком, монах? Только представь, сколько в тебе будет святости.

От ужаса, который ему пришлось терпеть, мысли Жеана разбре­дались. Он представлял себя в долине с жидким мертвенным све­том, перед ним лежал мертвый воин в разорванных доспехах и со сломанным копьем.

Серда теперь расхаживал вокруг исповедника.

— Перестань!

— Не перестану! Этой ночью я потерял своего короля и лошадь, Ворон забрал девушку, которая могла бы сделать меня богачом, и все, что мне достанется, — та цена, какую я смогу выручить за твои никчемные кости. Поэтому я ужасно зол. Ты будешь жрать мо­наха, пока я не успокоюсь..

Он впихнул в рот исповеднику новый кусок, запрокинув назад его голову. Он выругался, когда Жеан от его прикосновения забил­ся в судорогах и вырвался. Серда схватил его за рясу, но исповед­ник дернулся назад в жутком спазме, выскользнул из его рук и упал на землю, подергиваясь и бормоча что-то невнятное. Жеан видел пещеру, видел, как лежит там, не в силах пошевелиться, не из-за не­мощи, а из-за веревки, ужасно тонкой и крепкой, которая опуты­вает его тело, притягивая к огромной скале. Он увидел Деву Марию, услышал, как она рыдает над ним, потому что его предназначение — убивать и быть убитым.

— Да ты мне палец сломал! — заорал Серда. — Вот за это ты точ­но заплатишь.

Берсеркер схватил блестящую ленту кишок Авраама, уселся ис­поведнику на грудь и швырнул кишки ему на лицо, стараясь запих­нуть в рот как можно больше.

— Ты будешь жрать, жрать, жрать! — приговаривал он.

Монах извивался всем телом и дергался так, что Серда не мог его удержать. Жеан сбросил его. Исповеднику казалось, что каждый мускул в его теле пытается освободиться от костей. Голова повора­чивалась и тряслась, ноги брыкались, заставляя тело ерзать по зем­ле в диком танце. На губах лопалась кровавая пена. Он мог думать лишь о крови, крови Христовой, текущей на небесах. Солнце было кровью, луна — кровью, воздух — кровью, вода и свет — кровью. В голове звучали слова из Библии:

Он повел меня, но ввел во тьму, а не в свет.

Так, Он обратился на меня

и весь день обращает руку Свою [6] .

Нет, Господь не обращался на него, Господь любил его, отметил его как избранного. Но слова так и продолжали скрестись в голо­ве, словно крыса на чердаке:

Измождил плоть мою и кожу мою,

сокрушил кости мои.

Посадил меня в темное место,

как давно умерших.

Окружил меня стеною, чтоб я не вышел,

отяготил оковы мои.

И когда я взывал и вопиял,

задерживал молитву мою.

Слова как будто взывали к нему, говорили о чем-то куда более горестном, чем любая пытка, любое страдание или боль. Господь покинул его. Он не мог поверить, что это случилось. Это работа дьявола. Это Сатана поселил червя сомнения в его разуме.

Он пресытил меня горечью,

напоил меня полынью.

Сокрушил камнями зубы мои,

покрыл меня пеплом.

И удалился мир от души моей;

я забыл о благоденствии.

И сказал я: погибла сила моя

и надежда моя на Господа.

Жеан закричал, скорее в душе, чем на самом деле:

— Нет! Нет! Нет! Господь часть моя, говорит душа моя, итак, я буду надеяться на Него. Благ Господь к надеющимся на Него, к ду­ше, ищущей Его.

Слова походили на звонкую мелодию, однако на ее фоне звуча­ли другие строки, мрачные и басовитые:

Я странствовал много,

беседовал много

с благими богами;

как Один свою

жизнь завершит,

когда боги погибнут? [7]

Он никогда не слышал этих стихов раньше, однако знал ответ, он сам срывался с его губ.

Серда выхватил нож и запрыгнул исповеднику на грудь, прижи­мая его к земле, нацеливая лезвие ему в щеку.

— Заткнись! Будешь жрать его или сожрешь себя! Я вспорю те­бе брюхо и натолкаю кишок в глотку.

Жеан увидел себя. Он был привязан к скале, примотан веревкой крест-накрест, рот был распахнут и не закрывался из-за чего-то острого и крепкого. Он знал ответ, знал, кто должен принести смерть языческим богам.

Фенрир проглотит

отца всех людей.

Жеан протянул руки и нащупал голову Серды. Мысленным взо­ром он видел ту пещеру, чувствовал, как тонкая веревка вонзается в плоть, надежно привязывая его к громадной скале. Волк, Волк принесет богу погибель. Это все, ради чего он существует, все, что должен исполнить. Его охватило ощущение умиротворения и сво­боды. Он и есть тот Волк.

— Привязь не выдержит, — произнес он и сломал викингу шею.

Глава двадцать вторая
БЕСПОМОЩНЫЙ

Леший очнулся и понял, что остался один. «Ворон, наверное, про­шел мимо», — подумал он.

Наступило утро. Купец вспомнил о девушке. Сначала он никак не мог сообразить, куда она могла деться, но потом до него донес­ся чей-то возглас, и он понял. Он уже хотел бежать к ней, однако его остановил блеск стали. «Это Ворон, — догадался купец, — та обнаженная фигура, бледная, словно труп, которая сидит на кор­точках у реки в сером предутреннем свете».

Леший хотел подкрасться поближе, но не смог заставить себя сделать хотя бы шаг. Страх сковал его волю и пригвоздил к месту. Он впадал в панику при виде этого кошмарного человека.

Первый раз с момента встречи с берсеркерами купец вспомнил о Чахлике. Где сейчас волкодлак? Погиб, он почти не сомневался в этом.

И еще он подумал о худосочном берсеркере: а этот где? Его разум вернулся к тому, к чему возвращался неизменно, — к выгоде. Он достаточно насмотрелся на берсеркеров, которые дули его вино, чтобы понять: они не связаны клятвой верности с королем Зигфри­дом. Единственный выход для него, как это ни неприятно, заклю­чить союз с этими людьми. Он повертел в руке браслет короля. По крайней мере, у него имеется хоть что-то ценное, необходимое ему, как воину оружие. Теперь он снова может покупать и продавать, он может теперь торговаться, он снова стал самим собой.