— Конечно, хочется, — соврал Макс, — но обстановка на фронте сейчас такая… Я не имею права оставлять своих солдат, причем в этот тяжелый, ответственный момент!
— Бросьте, — слегка улыбнулся Миллер, — вы же не на всю жизнь уезжаете! Побудете немного в Берлине и вернетесь. У нас, слава богу, пока достаточно офицеров, чтобы временно заменить вас, так что я могу с чистой совестью отправить вас на лечение. Русская кампания вряд ли скоро закончится, навоюетесь еще. Мы, думаю, застряли здесь надолго, еще на год — как минимум…
«На два с половиной, — поправил доктора (разумеется, про себя) Максим, — только в конце 1944 года территория Советского Союза будет полностью освобождена от фашистов, а затем война придет в Польшу и в Германию. Да и в другие страны тоже…»
Он неплохо знал историю, всегда с удовольствием учил в школе и, конечно, помнил все основные даты и моменты. Но до Победы еще дожить надо было… И желательно носить к тому времени форму лейтенанта Красной Армии, а не вермахта. А вообще — вернуться домой, в свое время, и навсегда забыть об этом кошмаре. И больше никогда не лазить ни по каким блиндажам и никакие немецкие часы не покупать…
— Спасибо, доктор, — вежливо поблагодарил Макс, — я действительно очень соскучился по своим родным. Особенно по жене и дочке…
— Вот и отлично, — кивнул Миллер, — поезжайте. Уверен, вы меня потом благодарить станете. Всегда слушайте своего доктора, он вам плохого не посоветует.
«Где-то я уже слышал это, — подумал Макс, — по-моему, в нашей же районной поликлинике. Похоже, у всех врачей одни и те же присказки». Он еще раз сердечно поблагодарил Миллера и вернулся в свою палату. Лег на скрипучую кровать и решил подремать до обеда — голова страшно болела.
«Черт, совсем забыл про анальгин, — запоздало подумал он, — впрочем, наверняка его еще не изобрели. Но какие-то таблетки у них должны быть, так ведь? Лечат же они чем-то своих больных!»
Лежать в госпитале было скучно, тем более что на дворе стояло лето. Да и никакого лечения, собственно говоря, особого не было — не считая ежедневных визитов доктора Миллера. Но они проходили рано утром, а потом Макс был предоставлен сам себе.
Ему надоело валяться в душной палате, и он стал проводить большую часть времени в саду, среди новых знакомых. Во-первых, веселее, а во-вторых, полезнее — можно узнать что-то новое и важное. При этом Макс старался прилежно играть роль лейтенанта Петера Штауфа, — простого парня, хорошего товарища и отличного офицера.
Он скоро понял, что среди его сослуживцев эта военная кампания особой популярностью не пользуется. Многие солдаты и даже офицеры скептически относились к заявлениям доктора Геббельса о скорой победе над большевиками и недоверчиво хмыкали, когда какой-нибудь хмырь начинал с пеной у рта доказывать, что к зиме русские будут окончательно разбиты и доблестные немецкие дивизии войдут в Москву. «Как же, входили уже, — ворчали старые вояки, — почти у самых кремлевских стен стояли. А потом быстренько назад побежали — когда русские по нам ударили. И больше ходить что-то не хочется…»
Опытных солдат в вермахте называли «старые зайцы». Но не потому, что те были трусливы — нет, в этом прозвище не было ни малейшего намека на оскорбление. Наоборот, была дань уважения их умению выживать и сражаться в любой ситуации. Эти солдаты хорошо знали все трюки и хитрости противника, могли обороняться и наступать в любых условиях. Разумная осторожность и осмотрительность ценились на фронте гораздо выше, чем безумная храбрость и слепая отвага. Хороший солдат — живой солдат, мертвые драться не в состоянии…
Трусов, конечно, не любили, при первой возможности от них избавлялись — сплавляли куда-нибудь подальше в тыл, чтобы своим страхом и истерией они не заражали остальных, а вот твердость и стойкость, присущие старым, опытным солдатам, ценились очень высоко.
«Старые зайцы» часто ругали фюрера — но, разумеется, вполголоса и только среди своих. В основном они были недовольны тем, что Гитлер не угадал со сроками Восточной кампании. Думали, что все закончится быстро, за несколько месяцев, а застряли в России до самых холодов. И пришлось им на своей шкуре испытать все прелести суровой зимы.
Грозный «генерал Мороз» для многих стал опаснее, чем танки и пушки. Но долг был превыше всего, и они продолжали сражаться, служить своему фюреру и Германии. «Deutschland, Deutschland über alles, über alles in der Welt…» Германия превыше всего…
Старшие офицеры вермахта, как заметил Макс, чаще всего происходили из семей потомственных военных, нередко с приставкой «фон» перед фамилией. Белая кость, элита, соль земли прусской. Прекрасно образованные и великолепно обученные, они являлись основой германской армии, ее опорой и стержнем. С подчиненными держались просто, по-товарищески, с младшими по званию — по-дружески, но, разумеется, никакого панибратства не допускали.
Младшие командиры происходили из семей попроще, как говорится, родом из народа. Тот же Генрих Ремер, например. Отец — обычный плотник, мать — дочь пастора, домохозяйка, сам поступил в пехотное училище не по призванию или семейной традиции, а по обстоятельствам. А солдаты были вообще из самых обычных семей — и крестьян, и тех же рабочих…
А вот кого в армии действительно не любили, так это эсэсовцев. Если какой-нибудь «черный чин» случайно появлялся в курилке (дивизия СС «Дас Райх» тоже принимала участие в боях на Ржевском выступе), разговоры разом смолкали и офицеры старались незаметно исчезнуть.
— Не люблю я этих парней, — морщился при их виде Генрих, — высокомерные, наглые. Нет, конечно, отличные вояки, храбрые, умелые, прекрасно вооруженные, но… Одно дело — драться с противником, и совсем другое — воевать против мирных жителей. А тем более проводить среди них карательные операции…
Макс кивнул — кто бы спорил. Им еще в школе рассказывали про зверства фашистов на оккупированных территориях. Палачи, изверги… Однако свои чувства Макс старался держать при себе — чтобы не ляпнуть чего лишнего, не выдать себя. По большей части он вообще молчал и только слушал.
Он очень сошелся с Генрихом, стал проводить с ним почти все свободное время. Тот рассказывал о своей семье, жизни в Германии, об учебе в школе. Макс мотал на ус — могло пригодиться. Тем более что все это было для него внове…
Разговоры с Генрихом очень скрашивали серые больничные будни и помогали убивать время. Ведь лежать в госпитале — такая скукотища! Действительно, сам запросишься на фронт…
* * *
На третий день пребывания Макс решил побриться — щетина стала уже неприличной. Он провел ревизию личных вещей и нашел бритвенный прибор — картонный пенал с острым лезвием, алюминиевый стаканчик для пены и кисточку-помазок.
И слегка впал в ступор. В той, другой, жизни он пользовался только электробритвой, с самой ранней юности, когда над верхней губою впервые появился пушок. А тут… Конечно, он теоретически знал, как этим пользоваться и даже видел в реале. Но одно дело — наблюдать со стороны, и совсем другое — попробовать самому. Услужливая память тут же показала картинку — вот бреется дядя Миша… Тот признавал лишь опасное лезвие — острейший немецкий «золинген».