Взволнованный голос Карела мешает додумать.
– На свадьбу не забудь приехать!
– Ты первый, – бурчу я. – На коронацию, чтоб ее…
При Софке мы оба делаем вид, что ничего особо сложного меня не ждет. Сговариваемся о будущих визитах, шутим. Все по-настоящему серьезное сказано вчера – без нее.
Подходит отец Готфрид. Молча достаю из кармана Лекин амулет. Ладонь медлит разжиматься. Последняя ниточка…
– Пора, Сережа, – торопит отец Лаврентий.
В последний раз подмигивает мне серебряный волчара, родовой амулет королей Двенадцати Земель. Все правильно, все справедливо.
– И не говорите мне, где он. Никогда… ладно?
– Понимаю, – кивает отец Готфрид.
Среди провожающих появляется гномий колдун, скрипит:
– Готовы?
– Да, – кивает отец Лаврентий, – готовы. Ведите, почтенный.
Время дорого, и подземельные проведут нас до Славышти своими путями. Что бы делали мы без таких союзников?
Дрались бы, усмехаюсь я. А что еще? Мы выбираем пути – но не цели; цели определяет нам долг. Перед страной, перед короной… перед теми, кого любил и любишь – и будешь любить.
– Они, голубчики…
Я не сразу понимаю, что вырывает меня из видения. Моргаю, прищуриваясь, приноравливаясь к собственным глазам… Стража. Обычная городская стража. Но – с собаками. Так нас, видно, и нашли… выследили в самом что ни на есть прямом смысле.
– С-сволота, заставили побегать!
– Эй, не трожь! Помнишь, что сказали? Чтоб чики-чики все…
– Ого, какая цацка! – Из моих рук вырывают амулет.
– Дай сюда! Тебе за эту цацку репу снимут, понял? А ты, – это мне, – сдай добром, что у тебя еще есть.
Попались, значит… Я вытягиваю из-под ворота подаренную Пресветлым реликвию. Нахожу взглядом Сержа. Далеко, лица не разобрать…
– Двинули, – командует стражник. – Да глядите, чтоб без штучек!
Какие уж тут штучки! Теперь я вижу – Сержу связали руки, скрутили безжалостно. Дрался он, что ли? Да и собаки… отменно натасканные псы на каждый сбой шага глухо ворчат, кажется – вот-вот кинутся. Страшно.
Путь по лесу долог; я иду почти вслепую, спотыкаюсь, жмурюсь, когда ветки бьют по лицу. Стражу, верно, предупредили о моих плохих глазах: чья-то твердая рука поддерживает и направляет, не дает упасть. И все же, когда мы выходим на тракт, мне хочется одного – лечь и умереть.
Нас ждет глухая, без окон, черная карета – в таких не обычных арестантов возят, а коронных злодеев да отступников на Святой Суд. Странно… точно знали – или на каждую дорогу, с каждым отрядом такую отрядили?
Закрывается дверь. Теперь открыть – только снаружи. Вот и все, думаю я. На душе – усталая едкая горечь. Зря, все зря. И Серж… теперь ему отвечать за мой побег.
Кони трогают с места. Долго ли ехать до Корварены? Стоящая в карете могильная тьма кажется предвестием будущего.
– Поспи, – советует Серж. – Ты устал, а силы понадобятся.
И то верно, думаю я. И, диво, впрямь засыпаю…
– Что ж, Анже… о многом надобно нам поговорить.
Свет из высоких окон бьет в глаза, и приходится щуриться, чтобы рассмотреть сидящих на возвышении, за глухим темным столом судей. Они облиты светом, они – символ, не люди… Впрочем, Пресветлого я узнаю по голосу. Наш Отец Предстоятель в центре, по бокам – двое в ослепительно белых рясах; лиц их мне не разглядеть, и они кажутся настолько похожими, что я – про себя – нарекаю их Левым и Правым. Святой Суд. На столе пред судьями – Серегин серебряный волк и подаренная мне Пресветлым реликвия.
– Воровство святынь, – брезгливо перечисляет Левый. – Бунт против Святой Церкви. Побег.
– Я догадываюсь, почему, – роняет Пресветлый. – Любопытство, Анже… тебя погубило любопытство. Так ведь? Однако почему ты не пришел ко мне со своими сомнениями?
Я молчу. Отец Предстоятель все еще кажется мне… ну, если не светлым и мудрым, то все же выше меня, гораздо выше. Вот только не было у меня сомнений. А значит, и говорить не о чем.
– Хочешь знать, что будет с тобой? – спрашивает Правый. – Позорный столб и дисциплинное битие. А после – месяц заключения.
– А спустя месяц встретимся снова, – кивает Левый. – Нам нужно твое раскаяние.
Знаю я, что вам нужно…
– Анже, Анже, – Пресветлый укоризненно, по-отечески вздыхает. – Кто говорит с тобой, подумай? Предстоящий пред Господом! Я имею право требовать, Анже! Но я прошу… пока – прошу. Покайся. Тебе ли судить о путях Святой Церкви?
– Не в чем мне каяться, – мрачно отвечаю я.
– Разве не чувствуешь ты стыда и сожалений, тайно, в ночи, по-воровски покинув приютившую тебя обитель?
Сожаления? Что ж, есть сожаления. Уж себе-то я могу в этом признаться. Но…
– Так велела мне совесть.
– Уж не хочешь ли ты сказать, Анже, что Святая Церковь заставляла тебя поступать вопреки совести?
– Я не готов взять на свою совесть еще одни Смутные Времена. Даже ради Святой Церкви.
– Что ты знаешь о Смутных Временах, – фыркает Правый. Я ошалело хлопаю глазами. Вот уж сказал так сказал! Что ты о них знаешь?!
– Мы дадим тебе время, Анже. Помолись… Быть может, Господь вразумит заблудшую твою душу. Но знай, Анже, – если завтра утром ты не склонишься пред волей Светлейшего Капитула… Ты ведь понимаешь, о чем я, верно?
– Да…
– Мне не хотелось бы выносить тебе приговор, Анже. Но выбора у тебя нет.
Выбор, думаю я… есть он, выбор. Всегда есть. Мне ли не знать… Столько раз за это дознание стоял я перед чужим выбором. С Ожье. С Карелом. С Лекой. С Серегой. Или вы скажете, что и у них не было выбора?…
– Уведите, – кивает Отец Предстоятель стражникам. – Пусть его покормят и отведут в часовню.
– Подумай, выдержишь ли позорный столб и плети, – выплевывает вслед Правый. Ей-богу, я чуть не смеюсь.
Серж пинает ногой кучу прелой соломы, кривится:
– Старый король, молодой король… Правосудие все то же.
– Прости… втянул я тебя…
– Хочешь сказать, у меня своей головы на плечах нет? Пока есть! Лучше вот что скажи, Анже, – тебе тоже пригрозили плетьми и тюрьмой?
– И тебе? – Я невольно вздрагиваю. Одно дело за себя выбирать, и совсем другое – когда по твоей вине…
– Не обо мне речь, – отмахивается Серж. – Меня волнует, что ты ответил.