Когда мы пришли, в доме соседа уже собралось около сорока гостей, а на семейном алтаре громоздились подношения: груды плетеных корзинок из пальмовых листьев, наполненные рисом, цветами, благовониями, жареными поросятами, гусями и курами, кокосами и бумажными деньгами, трепыхавшимися на ветру. Все гости были разодеты в свои самые элегантные шелковые и кружевные наряды. И я на фоне всего этого великолепия — одетая по-простецки, вспотевшая от катания на велосипеде, в позорной мятой майке. Но если бы вы были белой женщиной, которая ввалилась на праздник одетая черт знает как и без приглашения, вы были бы рады получить такой прием, какой получила я. Все дружелюбно мне заулыбались, после чего перестали обращать на меня всякое внимание и перешли к той части праздника, где все сидят и разглядывают чужие наряды.
Церемония под руководством Кетута длилась несколько часов. Объяснить происходящее мог бы лишь антрополог и команда переводчиков, однако некоторые ритуалы были мне знакомы — по рассказам Кетута и прочитанным книжкам. Во время первого этапа благословения отец держал на руках малышку, а мать — куклу, запеленатый кокос, напоминающий новорожденного. Кокос освятили и окропили святой водой, как настоящего ребенка, а потом положили на землю, перед тем как ее впервые коснулась нога малышки. Это было сделано для того, чтобы одурачить демонов, которые набросились на куклу и не тронули настоящего ребенка.
Однако, прежде чем ребенка поставили на землю, Кетут еще несколько часов распевал мантры. Он звонил в свой колокольчик и затягивал бесконечную молитву, а юные родители светились от радости и гордости. Гости приходили и уходили, сновали по двору, сплетничали, наблюдали за церемонией, дарили подарки и уходили по другим делам. Их присутствие выглядело до странного обычным на фоне торжественности древних ритуалов: с одной стороны, атмосфера строгая, как в церкви, с другой — ни дать ни взять пикник на заднем дворе. Кетут пел малышке чудесные мантры, преисполненные священным духом и в то же время нежностью. Мать держала ребенка на руках, а Кетут тем временем помахивал перед его носом разными лакомствами, фруктами, цветами, водой, колокольчиками, жареным куриным крылышком, кусочком свиного мяса, раскрытым кокосом… Каждый новый предмет сопровождался мантрой. Малышка смеялась и хлопала в ладоши, Кетут тоже смеялся и продолжал петь. Я представила, что он может говорить: — У-у-у-у… малышка, вот тебе жареная курица! В один прекрасный день ты полюбишь это лакомство, и, надеюсь, его у тебя будет в достатке! У-у-у-у… малышка, вот комочек вареного риса, пусть у тебя всегда будет столько риса, сколько пожелаешь, пусть рис всегда будет сыпаться с неба. У-у-у-у… а вот кокос, смотри, как смешно он выглядит. Однажды ты сможешь есть сколько угодно кокосов! У-у-у-у… а вот твоя семья, ты только посмотри, как они тебя о??ожают! У-у-у-у… малышка, вся вселенная обожает тебя. Ты самая лучшая! Наш милый зайчик! Красавица и ненаглядница! У-у-у-у малышка, наша маленькая принцесса, счастье наше…
Все гости церемонии получили благословение в виде цветочных лепестков, смоченных святой водой. Члены семьи по очереди передавали ребенка друг другу, агукали ей, пока Кетут пел древние мантры. Даже мне разрешили немножко подержать малышку — мне, в моих джинсах, — и я прошептала ей собственное напутствие, пока все распевали хором. «Удачи, — сказала я. — Будь храброй девочкой». Жара стояла нещадная, даже в тени. Юная мама в соблазнительном бюстье под прозрачной кружевной рубашкой вся вспотела. Молодой отец, который будто не способен был придать лицу иное выражение, кроме сияющей гордой улыбки, тоже был весь потный. Бабульки обмахивались, присаживались, когда уставали, потом снова поднимались и суетились вокруг жертвенных жареных поросят, отгоняя собак Все то с интересом наблюдали за действом, то теряли интерес, утомлялись, начинали смеяться, а потом снова становились серьезными. Но Кетут и малышка были полностью поглощены своим совместным занятием, их внимание было приковано друг к другу. Весь день малышка не сводила глаз со старика врачевателя.
Вы когда-нибудь видели, чтобы шестимесячный ребенок не плакал, не капризничал и не спал четыре часа подряд на палящем солнце, а лишь смотрел на кого-то с любопытством?
Кетут хорошо поработал, да и малышка тоже. Она полностью осознавала суть происходящего на церемонии, свой переход от божественного статуса к человеческому. Глубоко погруженная в ритуал, не сомневающаяся в том, во что верить, покорная требованиям культуры, она прекрасно справлялась со своими обязанностями, как и подобает настоящей балинезийке.
Когда пение наконец смолкло, ребенка завернули в длинную чистую белую простыню, свисавшую гораздо ниже ее крошечных ножек, в которой она казалась высокой и царственной, точно дебютантка на балу. Кетут нарисовал на дне глубокой глиняной тарелки схему четырех сторон света, наполнил ее святой водой и поставил на землю. Этот рисованный компас определял то святое место на земле, куда впервые ступит ножка ребенка.
Потом малышку окружили члены семьи, — казалось, все они держат ее одновременно, и — опа! — слегка окунули ее пяточку в глиняную тарелку со святой водой, строго над картинкой, изображавшей схему вселенной. А потом ножка ребенка впервые коснулась земли. Когда же наконец девочку снова подняли на руки, на земле остались крошечные мокрые следы, которые и указали ей ее место в великой балинезийской иерархии, а определив, где ее место, определили, и кто она. Все присутствующие радостно захлопали в ладоши. Малышка стала одной из нас. Человеком, со всеми присущими этому сложному статусу опасностями и радостями.
Малышка подняла головку, огляделась, улыбнулась. Она перестала быть богом, но, кажется, ее это не огорчило. Она не выглядела испуганной. Она казалась довольной всеми когда-либо принятыми ею решениями.
Сделка Вайан провалилась. Тот дом, что нашел для нее Фелипе, так и не удалось купить. Когда я спросила ее, что пошло не так, то получила какой-то невнятный ответ о неудавшейся сделке, но, кажется, реальную причину мне так и не сообщили. Да и неважно, главное — что ничего не вышло. Ситуация с домом Вайан начинает меня пугать. Я пытаюсь объяснить ей, что это срочно:
— Вайан, мне меньше чем через две недели уезжать и возвращаться в Америку. Как я посмотрю в глаза своим друзьям, которые дали мне эти деньги, как объясню, что дом ты так и не купила?
— Но, Лиз, в том месте был плохой таксу.
Видимо, у нас разные понятия о том, что значит срочно.
Но через несколько дней Вайан приходит к Фелипе домой, вся сияющая. Оказывается, она нашла другой участок земли, и он ей нравится. Изумрудное рисовое поле на тихой улице, недалеко от города. Там хороший таксу, это сразу чувствуется. Вайан объясняет, что земля принадлежит фермеру, другу отца, которому срочно нужны деньги. На продажу выставлены семь аро, но деньги нужны срочно, поэтому он согласится продать ей всего два аро, на которые ей хватит. Участок ей нравится. Он понравился и мне. И Фелипе. И Тутти, которая кругами бегает по траве, раскинув руки — наша балинезийская Джулия Эндрюс. [50]