— Прошу, милая Паола, прошу. — Второй, Гидеон, протянул присевшей девушке пропитанную душистым жирным соком свернутую в трубочку лепешку. — По твоему виду сразу ясно, что тебе нужно подкрепиться сейчас, а не ждать пира.
— В жизни не была настолько голодной. — Паола жадно откусила, взяла у Фабиана флягу. Отхлебнула глоток, другой.
— Ешь-ешь. — Гидеон ловко свернул лепешку трубочкой, подержал над огнем. — Возьми горяченькую. Ты и бледнющей такой, верно, никогда в жизни не была.
— Краше в гроб кладут, — кивнул Фабиан. — Нет, не девичье дело магия. Да что там, вон Клаську мелкого под руки с поля тащили, а ведь крепкий парнишка.
Клаус, младший ученик Ольрика, в поход выпросился нытьем. Рано ему было еще даже в учебный бой — Паола сама слышала, как Ольрик втолковывал это упрямому мальчишке.
— Ничего, научится. — Паола облизала пальцы. — Учитель говорит, он даровитый, просто силы беречь не умеет. И вообще несобранный.
— Да задавака он, вот и все дела, — подал голос белобрысый оруженосец. — Выпендривается, нос задирает: вот вам только и доверяют, что за господином запасное копье таскать да амуницию его чистить, а мы-ы…
— Завидуешь? — остро глянув, спросил Фабиан.
— Еще чего, — фыркнул белобрысый. — Я вырасту, рыцарем стану. Мне честная сталь нравится, а магия… — Скользнув взглядом по Паоле, оруженосец вдруг запнулся, покраснел и умолк.
— Каждому свое, Кай, каждому свое. — Гидеон отхлебнул из уже больше чем вполовину опустевшей фляги, протянул Паоле. Та мотнула головой: вроде и немного выпила, но и так уж начали путаться мысли, затуманилось перед глазами, потянуло в сон. Паола зевнула, прикрыв рот ладошкой, привалилась к плечу черноволосого рыцаря…
Проснулась она в своем шатре. Ольрик разбудил:
— Вставай, девочка, пир ждет.
Ей совсем не хотелось на пир. Хотелось спать, спать, спать. Хотя… хотя и поесть бы не помешало. Паола села, потянулась. Провела ладонями по растрепавшимся волосам, привычно направив к рукам легкую волну магии. Накатила слабость. Ольрик покачал головой:
— Ты потом, конечно, привыкнешь, первый раз всегда самый трудный. Но пока воспользуйся лучше расческой. — Протянул деревянный гребешок, провел ладонью перед лицом Паолы, над головой. — Каждая жезлоносица должна точно знать, сколько ей нужно времени на полное восстановление сил. Тебе, по моим прикидкам, потребуется три-четыре дня.
— Так много?! — Рука Паолы дернулась, гребешок запутался в густых волосах. Ойкнув, девушка жалобно посмотрела на наставника. Четыре дня?! Хорошая жезлоносица, водрузив жезл, уже на следующее утро готова отправиться в путь!
— Ничуть не много, — нахмурился Ольрик. — Ты еще молода, неопытна. Всевышний наделил тебя редким, редчайшим даром. Но развивать его ты должна сама.
Паола вздохнула, опустила голову. «Сила придет с опытом», — эти слова наставники гильдии магов повторяли куда чаще любых других назиданий. Гребешок драл волосы, напоминая Паоле не слишком-то счастливые годы детства. Радость сменилась досадливым недовольством. Как будто вершина, на которую взобралась, истратив все силы, оказалась ничего не значащей малой кочкой, а настоящие вершины — вон они, далеко впереди, но до них поди дойди, поди взберись…
Хотелось плакать.
Пир Паоле совсем не запомнился. Шумно радовались, поздравляли новую жезлоносицу Империи, желали легких путей, верных спутников и славных возвращений. Гидеон даже обнял, завершив длинную цветистую здравицу пожеланием счастья, и расцеловал. А она думала — неужели и дальше будет так? Мгновение восторга, чистой радости от достигнутого, а после — отрезвляющее видение сияющих вершин далеко впереди, так далеко, что поди дойди… И всю жизнь — лететь, выбиваясь из сил, к недосягаемым сияющим вершинам, все отчетливей понимая свою малость пред ликом Неба? Она не удержалась, расплакалась, но остальные решили, похоже, что это от счастья пополам с усталостью. Паола не стала разуверять. Только Ольрик, конечно, понял. Но промолчал. Он тоже знал о далеких вершинах.
Наутро свернули шатры — пришло время возвращаться в столицу. Паола проснулась с трудом, но после сытного завтрака почувствовала себя лучше. Теперь ей и самой казалось, что вчерашние слезы вызваны были усталостью и только. Она молода и, Ольрик прав, неопытна. У нее все впереди. Дайте срок, и далекие сияющие вершины еще покажутся малыми кочками под ногами!
Ехали с песнями. То ревели всем отрядом боевые гимны, то кто-то один заводил балладу, любовную или трагическую, а остальные подхватывали, как водится, последние строчки каждого куплета. Паоле особенно понравилась одна, о рыцаре, уехавшем на войну, и его невесте. «А дева выходит на башню и смотрит вдаль, а дорога пуста, и на сердце девы печаль», — звонкий голос Паолы сплетался с голосами рыцарей, рвался к небу, и так легко было представить себя печальной невестой, которой не суждено дождаться… Нет, тряхнула головой Паола, когда закончилась баллада, со мной такого не случится. Во-первых, если вдруг война, мое место не в замке на башне, в тоскливом ожидании, а в походах. А во-вторых — какая война?! Не будет никакой войны.
— Паола, милая, — веселый голос Гидеона вырвал из внезапной задумчивости, — может, и ты нам споешь?
Отказаться девушка не успела.
— Спой, Паола, — наперебой зашумели рыцари, а кто-то из учеников Ольрика, не иначе мелкий нахал Класька, заявил: — Спой про далекий парус, Паола! Про ветер дальних островов!
— Ветер дальних островов? — переспросил Гидеон. — Я такой и не слыхал даже.
— Моя любимая, — улыбнулась молодая жезлоносица.
— Так спой же нам, Паола, иначе мы так и помрем, не услыхав ее!
— Не шути так. — Паола покачала головой. — Конечно, я спою.
Ее подруги все любили петь. Будущие жезлоносицы Империи собирались, бывало, вечерами в крохотном садике, куда выходили окна их келий, и перебирали, как сверкающие драгоценные бусины, песни далеких и близких земель — одну за другой. Тягучие, заунывные, словно вой метели, северные плачи, горячие южные баллады, от которых жарко полыхают щеки и быстрее бьется сердце, мягкие напевы предгорий, задорные городские песенки. Империя велика, и со всех ее концов попадали в школу при гильдии магов носительницы небесного дара. А с ними — далекие сказки, песни, легенды и приметы, байки и страшилки.
Кто завез к ним песню морячек архипелага, уже никто не помнил: девушки учились, уходили в первую миссию, ставили первый жезл — и покидали школу. А их песни оставались. Именно эту Паола любила больше остальных. Как всегда, ее голос задрожал на первых словах — о старой морячке, провожающей сына в море, о девушке, провожающей любимого, о двух платках, черном и белом, машущих вслед рыбацкой лодке. О коварстве волн, внезапных шквалах, о морских обитателях, которые ой как не любят чужих. «И буду ждать далекий белый парус и слушать ветер дальних островов…»
Это была грустная песня, но она странно отличалась от других, таких же грустных. В тех, других, чаще всего были только горе и тоска покинутых женщин и еще иногда надежда на возвращение, на встречу. А эта обещала чудо. Не то чудо, какое подвластно магам, прорицательницам или им самим, крылатым девам, и тем более не то, коего можно, если истово веришь, ждать от Всевышнего. Чудо странствий, открытий, чудо бесконечно опасного, но при этом и бесконечно удивительного мира.