Катина рука опустилась. Нос утратил обоняние. Грязный мужик вдруг перестал казаться ей отвратительным.
— Верно, ангел… — мокрое восторженное лицо дезертира было обращено к Катерине, перекрывшей и заменившей ему сейчас Небо. — Нет на земле такой красоты. И создал же Бог… Скажи, Дева Пречистая, я уже помер? Не хочу я так жить… К Богу хочу. Он простит меня?
— Нет, вы никогда их не примирите!
Катя подняла взгляд на Акнир.
Черты юной ведьмы болезненно вывернулись:
— Это невозможно: примирить Небо с Землей. Даже в одном человеке! Чушь это пророчество Великой Марины. «Когда в Город в третий раз придут Трое, они примирят Землю и Небо». Но моя мама верила, верила, что эти Трое — вы! Как же, сейчас… Знаете, на кого вы похожи? На него!
Акнир подскочила к позабытому всеми все позабывшему третьему, по-прежнему сидящему на снегу в той же позе и все так же недоуменно помаргивающему, оглядывая непонятный окружающий мир, и отвесила ему подзатыльник.
Мужик мотнул головой. Резво вскочил на ноги.
— Правда, он страшно похож на вас? — зашлась рваным смехом девчонка. — Великие Киевицы с перепугу отдают мужикам лошадей, шубы, деньги, потому что тупо забыли, что они Киевицы. А моя мама погибла, оттого что верила в вас!.. Погибла из-за такой ерунды!
— Это мы — ерунда? — Чуб отшвырнула окурок, встала в рост. — Лично я, между прочим, никому ничего не собиралась отдавать. Я пыталась договориться, предлагала удрать. Мы — люди! И можем порешать наши людские проблемы и без насылания бесов. Не вышло б по-божески, — указательный палец Чуб показал наверх, — я б тупо пристрелила всех троих… — пальцы сложились в форме пистолета. — Заслужили! Не жалко. Я, баба, иду на войну страну защищать! А они — мужики — с нее драпают. Убивать таких надо. Чего стоишь? Беги, пока жив, — гаркнула она все позабывшему.
То и дело недоуменно оглядываясь, тот рванул прочь. Он вспомнил все! И то, что он вспомнил, плохо вязалось с тем, что он видел сейчас. Приоткрыв слюнявый рот, их главарь умиленно глазел на Катю. Сложив вчетверо белый кружевной платок с монограммой, «царевна брульянтовая» аккуратно вытирала дезертиру лицо.
— Мы не вправе оставлять его здесь, — строго сказала Дображанская.
— Не хочешь оставлять — тащи в коляску, — притихшая ведьма с интересом смотрела на Чуб. — Браво, поэтка! — девчонка снова сменила окрас. — Смиренно прошу простить мне мой аль скандаль.
Стала самоироничной.
— Вы глядите на мир со своей колокольни…
Стала дружелюбной.
— Я — со своей Лысой Горы. Потому мы так нужны друг другу. Еще ни разу ведьмы не объединялись с людьми.
Стала мудрой. И безмятежно-веселой.
Ловко забралась на ко́злы, взяла поводья:
— Вот что я вам скажу, глубокочтимые мною поэтка и Катерина Михайловна. Каким бы супер-пупер парадоксом ни была революция, то, что произойдет сейчас, парадоксальней во сто крат. Я, дочь моей матери, буду рассказывать вам, как обратить народ к Богу. — Акнир подняла правую руку и звонко щелкнула пальцами.
В ту же минуту их настиг снег.
* * *
Вмиг мир изменился. Серый и грязный, он стал бесконечно белым и чистым.
Справа объявился лесок. По ветке разлапистой ели проскакала пегая белка, еще не успевшая сменить зимнюю шубку. В глубине, меж деревьев, Катерине померещились волчьи глаза. Но лошади шли мерным шагом, не проявляя беспокойства.
«Конь, как и всякий зверь, чует ведьму и страшится ее. Но коли ты зачтешь заговор Матери, конь станет тобой и будет послушен», — всплыла в памяти Дображанской строка из Машиных записей. Почерк «кузины» был четким и ровным. Однако спрятавшийся за круглобокими буквами смысл Катя так и не смогла уяснить.
— Итак, о Боге и божьем помазаннике… — заговорила Акнир. — Что если объединить его с нами! — юная ведьма вернулась к роли надменно-насмешливого, восседающего на ко́злах верховного божества.
— Ты о царе? — и с каждым новым ее перевоплощеньем, Катя доверяла той все меньше и меньше.
Впрочем, утопическое предложение объединиться с последним Романовым Дображанскую покуда не взволновало нимало.
«Моя мама погибла, оттого что верила в вас!»
Вот те раз… При чем тут они? Во что верила мать Акнир, Киевица Кылына? Что им удастся объединить Небо с Землей? И не была ли эта внезапная дерзостная истерика деланной, а выхлопнувшая оговорка — намеренной? Такой же, как случайно оброненная в спешке тетрадь с формулой Бога, прочитав которую, Маша заболела идеей спасти мир. В свое время они слишком недооценили Акнир, посчитав ее истеричной малолеткой. И прошлый опыт подсказывал, если юная ведьма показывает им свою слабость — это означает одно: она пытается от них что-то скрыть.
Или заманить их в ловушку.
«Собрать армию, объединится с царем… К чему она ведет?»
— Насколько я знаю, — сказала Дображанская, и впрямь проштудировавшая за ночь «Историю революции», — в данный момент Николай ІІ в Могилеве, в Ставке Верховного Главнокомандования. 8 марта по нашему стилю царя арестуют. Перевезут в Царское Село, еще куда-то, затем расстреляют…
— Верно мыслите, Катерина Михайловна. Большевики расстреляют помазанника божьего. Снесут ваши церкви. Будут распинать ваших монахов на воротах монастырей. Если бы слепые заранее знали…
«Вот она и сорвалась… Слепые», — подумала Катя.
— Но они не знают, — сказала она.
— Еще одна верная мысль. Люди не знают. Но мы-то знаем! Кто мешает нам рассказать им об этом?
— Кому? — с сомнением спросила Даша.
— Всем. Всем! На то и существует масс-медиа!
— Допустим, — сказала Катя, хотя видела в сем допущении массу огрехов. — Но кто сейчас нам поверит?
— И снова «в десятку». Ведь в сей час царь в безопасности! Все знают, где он. Но если никто не будет знать, где он, если Николая похитят… — Акнир азартно тряхнула поводьями. Но лошади вдруг заупрямились: занервничали, затанцевали.
— Похитят царя? — заинтриговалась лжепоэтесса.
— Всю семью: царя, царицу, цесаревича, великих княжон и их собак впридачу! — Ведьма больно хлестнула коней витым кнутом.
И вздрогнула всем телом.
«Конь станет тобой…»
— Кто их похитит? — Катя вцепилась глазами в Акнир.
Нет, не лошади — нервничала сама юная ведьма! Кони выдали ее. Вовсе не двойка вороных — что-то внутри Акнир сопротивлялось, не желая двигаться дальше.
— Кто их похитит? — нетерпеливо воспроизвела Даша Чуб.
— Мы, — улыбнулась Акнир.
— Мы?!!! — изумилась лжепоэтесса.
Катерина взглянула на мужика, сидевшего на сиденье напротив. Но дезертир, углядевший Бога в облике той, кого мгновенье тому собирался насиловать, смотрел на Катерину Михайловну отрешенно-восторженным взглядом уже не бесноватого — блаженного. И прозвучавшее с ко́зел криминальное предложение похитить царя не произвело на него никакого воздействия.