— Нет! Что ты?! Нет!
— Нет.
Маша медленно, но решительно высвободилась из дружеских объятий Чуб и, откинув голову, вгрызлась в лицо Даши испепеляющим взглядом.
— Нет, — твердо повторила она. — Не я — ты! Ты во всем виновата! Если бы не твое зелье… Я же говорила, говорила тебе… нельзя! — закричала она на весь коридор, с ненавистью отпихивая Чуб обеими руками.
Даша молча смотрела на нее, оглушенная этим внезапным упреком. Ее грудь словно похолодела с изнанки: «А ведь она права…»
— Он не любил меня! — страстно застучала Маша ладонью по груди. — Он никогда меня не любил! Если бы не Присуха, он бы никогда не бросился…
— Но ты бы погибла!
— Это мое личное дело, умирать или нет! — закричала она. — Слышишь, мое личное дело! Он не обязан был умирать вместо меня! Он не должен был умирать из-за моей глупости! — возопила неумершая так, что бирюзовая медсестра невольно сделала шаг к ним, засовывая руку в топорщащийся шприцом карман.
Затормозило же ее только непроясненное человеческое недоумение: что за странная разборка между нелогично поблажливой невестой и возмущенной ее же гуманностью виновницей гибели красавца-жениха?
— Я должна была умереть, а не он! А ты, считай, заставила его! Против воли! Ты никогда не думаешь, прежде чем делать. Тебе все — шутки! Все люди — ляльки! Ну что, доигралась?!
Плюнув на логику, бирюзовая медсестра быстро пошла к ней.
— Нельзя так рассуждать! — отчаянно взмолилась «невеста» со слезливыми спазмами в голосе. — Если так рассуждать, — безнадежно оправдывалась она, — то виновата не я, а тот, кто уронил мороженое. Или тот, кто затеял все это. Если бы не он, я бы никогда эту книгу не получила…
С ловкостью профессионального фокусника рука сестры молниеносно извлекла из кармана шприц и сняла колпачок с иглы.
— Нужно успокоиться. Вам лучше сейчас успокоиться. Давайте-ка закатим ей рукавчик… — заботливо воззвала она к Даше.
— Не надо, мы сами, — рявкнула та, потому что Маша вдруг успокоилась без всяких укольчиков и, озаренно глядя в никуда, вцепилась в свою правую грудь.
— Нужно…
— Не нужно! Все в порядке. Мы уже уходим!
Помедлив, медсестра вежливо отошла на расстояние, на секунду мучительно возненавидев белокосую папуасскую невесту, явно не любившую своего прекрасного жениха, но тут же усмирив человеческое профессиональным: «Это шок, бедняжка сама не знает, что говорит…»
— Книга, — восторженно прошептала Маша, наклоняясь к напряженной подруге. — Там есть воскрешение!
— Воскрешение?
— Мы можем воскрешать мертвых! — шепотом прокричала ей Ковалева, распахивая глаза.
— Да? — уточнила Даша, еще не понимая, бред это расстроенного Машиного воображения или очередная невероятная правда. — Но книга у Кати, — только и смогла сказать она.
— Это неважно, неважно… — лихорадочно застрекотала Маша, и Даша поняла, что она держалась вовсе не за грудь, а за нагрудный карман полосатой папиной рубахи, из которого вываливала сейчас непонятные, маленькие и аккуратные бумажки.
— Что это?
— Шпаргалки. По книге. Я утром написала.
— Зачем? Ты что, догадывалась, что она ее украдет? — шепотом изумилась Чуб.
— Нет. Просто я всегда пишу шпаргалки, чтобы лучше запомнить, — стремительно пояснила та, разворачивая одну из них. — Вот! «Воскрешение мертвого или умирающего», «из праха или же используя зрительный образ»…
У Даши оборвалось в животе.
— Маш, ничего не выйдет, — гробовым голосом сказала она. — Первый раз только тринадцать часов! Он оживет лишь на тринадцать часов. Прости.
Маша уставилась на нее с такой ненавистью, словно собиралась ударить.
— Так Белладонна сказала, — протянула, страдая, Чуб. — Когда ведьмы опробуют заклятье или снадобье первый раз — больше не бывает….
— Тогда, — непоколебимо сказала Маша, — я воскрешу его на тринадцать. А потом еще раз. И еще. И еще! Где у них морг?
— Машенька… — еле слышно проплакала Даша, готовая убить себя саму за гестаповскую жестокость.
Она ткнула виноватым пальцем в Машину бумажку, где в конце законспектированного заклятья стояло подчеркнутое Машиной же рукой предложение:
Дважды воскрешать нельзя!
— Идем к нему, — страшно сказала Маша.
— Даша! — к ним шел Алекс с сумрачным, уже всезнающим лицом. — Как ты? — обеспокоенно спросил он.
— Умер твой друг, — похоронно сказала Даша.
— Мой друг? — с неприятным привкусом повторил охранник. — Мир никогда не был моим другом.
— Я имела в виду, что он диггер и ты тоже диггер, — устало пояснила она.
— Мир никогда не был диггером, — оскалил лицо Алекс. — Он сатанист! Был сатанистом, — мрачно поправился тот.
— Нет! — зло сверкнула глазами Ковалева.
— Да! Я вообще охренел, когда его по ящику увидел. И услышал, как он к нам примазывается!
— Но ты ж ему «скорую» вызвал… — смешалась Чуб.
— Что же я, нелюдь! — искренне удивился охранник. — Он умирал. И девчонку спас. Да и ты с ним пришла. И я испугался, вдруг ты с ними? Но если нет, держись лучше от этой ведьмы подальше! Я, собственно, это тебе сказать и хотел. Еще с утра думал в милицию пойти и рассказать, кто их Красавицкий на деле… Нормально это, два убийства на нас вешать?! Пусть я вышел, ну и что? Других-то наших в городе нет, они в Одессу уехали! А Заядлая отговорила. Дурак, надо было идти… Но зато этим я все рассказал. Все! — указал он большим пальцем себе за спину. — И про несчастный случай. И про потерпевшего. А надо будет, и другим повторю!
— Ты все врешь! — страстно ударила воздух рукой Маша.
— Ты это точно знаешь? — недоверчиво сощурилась Чуб.
— А то! — угрюмо буркнул он. — Это здесь, в городе, людей много, а там, под землей, только они да мы. А что, подружка твоя не рассказывала, как они черные мессы в подземельях служат? А про оргии с девками? На него же бабы гроздьями вешались, на все согласны были…
— Это неправда!
— Да парень твой был — конченый! — взъерепенился Алекс. — Это все знают! Он — сумасшедший! Вечно по лезвию ходил, в такие пещеры, куда ни один нормальный не сунется, потому что чихнешь, и кранты! И еще трындел, что он потомок Мазепы. Че, нормальный человек такое скажет?
— Это не он говорил… — Маша осела.
— У них один отец! — воскликнула Даша.
Она взбудораженно потянула забытую барсетку Мира и свирепо высыпала ее содержимое на диван. Ручка, деньги, презервативы, тетрадь, записная книжка, зажигалка и старый Машин знакомый — смятый носовой платок — кубарем полетели в одну нелепую кучу.