«Да это же мой Добрыня! — ответила она. — Добрыня-Васнецов!»
«Вот отчего горел Владимирский!»
«Добрыня и меч были изображены дважды!»
Но…
«Дело же не в мече!»
«Дело не в том, что он был правой рукой Владимира и сражался за веру с мечом в руках, а в том, что он, быть может, и был первый русич, возлюбивший Бога превыше земной любви».
В то время как сам креститель, возможно, и веру-то принял лишь для того, дабы жениться на прекрасной византийской царевне Анне. Или того хуже…
Вот!!!
Вот вопрос, мучивший Добрыню-Васнецова! Не мудрено, что Виктор Михайлович поставил этот вопрос рядом с Владимиром в Свято-Владимирском соборе!
Владимирском… Мария Владимировна вдруг недоуменно уставилась на сморщенную гривну в своей руке, с желтолицым Владимиром Великим в чеканном венце, и подняла прозревающий взгляд на «христианский» сквер университета Св. Владимира, где, по замыслу губернатора и митрополита, и должен был стоять Владимирский храм, разделенный с универом Большой Владимирской улицей.
«Владимир!» — словно кто-то навязчиво шептал ей в ухо это имя три дня подряд.
«Вы от Владимира Федоровича?»
И убитый митрополит лавры — тоже Владимир.
И фото WLADIMIR WYSOCKI, KIEW!
И папа… И его тезка-следователь…
И Васнецов жил на Владимирской улице. И «Александра Владимировна детей на прогулку во Владимирский парк повела…»
Туда, где на Владимирской горке под памятником Клодта назначил им встречу переставший быть анонимом К. Д. Назначил и не пришел, потому что не мог помогать… Да ничего он не назначал! Он предложил «прогулку на исходе заката». А они немедленно усмотрели в том нечто «интригующее» и «будоражащее»… Хотя все витиеватые слова ночноглазого брюнета следовало понимать совершенно прямо. И Мир оказался у ее ног, в самом что ни на есть прямом смысле слова. Дому следовало вежливо сказать «здрасьте». А цепь не нужно снимать, потому… Это неважно, потом. Было что-то еще… Главное!
«Не бойтесь, Владимир не причинит вам зла. Он поможет!».
Маша торопливо расстегнула рюкзак, собираясь вернуть на шею неразъясненную змею. Но рюкзак, с которым она уходила из дома навсегда, был слишком полон, и до сих пор она так и не удосужилась его разгрузить — пришлось вынимать кулек с запасными трусами, спички и огарок свечи, ключи и подаренного ей брюнетом Булгакова, которого она, привыкшая к литературной тяжести за спиной, благополучно протаскала с собой все эти дни.
Страница была все так же загнута там, где тогда еще беззаботный и беспечный брюнет так и не дочитал ей до конца свою любимую цитату:
«Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла — слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч».
* * *
— Потерпи, потерпи, сейчас придут, — Даша с надеждой смотрела на дверь, тщась поверить в собственные слова. — И врач, и Маша, и богатыри…
Сейчас она обрадовалась бы даже Яну! Но не было и его, и было ясно: она опять попала пальцем в небо. А на небе сгущалась темнота. Свет растаял. И стекла в узких окнах стали почти черными. Она уже рассказала Кате все приключения сегодняшнего дня, но на пятнадцатой минуте та перестала реагировать на ее слова. А на двадцатой Даша, впав в лихорадочное отчаяние, разорвала в лоскуты новую двухсотдолларовую юбку и, вспомнив школьные уроки по оказанию первой помощи, перевязала Кате рану.
Только это не помогло… Катя уходила. Медленно и неумолимо, вместе с днем за полукругом дверей. И ее лицо уже перестало быть красивым.
— Это была ошибка, — сказала вдруг она.
— Что? — обрадовалась ее реплике Даша.
— Музей. Моя ошибка… Он прав! Нельзя было привлекать внимание. Но вы все равно не поняли. Все равно…
— О чем ты, Катенька?
— Не поняли, что там — я, — выговорила она на удивление четко.
— Где там? В музее? Но это невозможно… — Даша поняла, что Катя бредит.
— Возможно… На Черте. Быстрее, чем на…
— Такси? — Нет, это был не бред! И Даша потрясенно округлила глаза: высокая фигура с темными, собранными в хвост волосами — Катя! Но… — Но зачем? — поразилась Чуб. — Ты пришла в себя? Видела во сне? Ты рассказала нам не все? Тот богатырь — Илья?
— Другой… Доб…
— Добрыня?
— И во Владимирском.
— Ты подожгла Владимирский?! — неподдельно изумилась Землепотрясная. — Но почему? Зачем тебе это было нужно?
— Быть первой… единственной… самой! — выдохнула Дображанская. — Он идет. Уже скоро…
— Кто? — Даша оглянулась по сторонам. — Ты говоришь про Яна? Про парня с кольцом? Ты прочла в книге про обряд? Ты поняла, что тут происходит? Ты сбила Мира специально?
— Нет… Но так лучше. Присуха. Он мог рассказать вам про…
— Змея?
— Он не знал… Думал, клад. Но уже не мог… Не мог убить… Но мог помешать. Им.
— Своей шобле? Но им не нужно было никого убивать! Обряд завершен.
— Нет. Нужна Киевица… Здесь. Ее кровь… Все дело в ней. Он идет на кровь.
— Ян — на кровь? — Даша снова обернулась, беспомощно глядя на дверь.
Она была не в силах сердиться на Катю, умирающую и заплатившую слишком дорогую цену за веру в собственную лучшесть. Лишь подумала: вот оно как… Не зря Мир убеждал их, что смерть Кылыны и инцидент в музее не вписываются в общий пейзаж. Еще бы — он-то точно знал, что не совершал этого! И еще понял: чтобы завершить обряд, нужно убить одну из них. И понял, что не может убить Машу. И даже ее подругу, просто потому, что это ЕЕ подруга!
Какая все же страшная штука любовь, если ему было проще умереть самому…
— Больно, — повторила Катя. — Как больно умирать… Но тогда было еще больнее. Ты видела…
— Что?
— Еще больнее. В центре…
Послышался гулкий шорох шагов, и, затравленно дернувшись, Даша с облегчением увидела Машу.
— Маша! — радостно выкрикнула она. — А где богатыри? — Уже менее радостно.
— Мы — богатыри! — сурово ответила та.
— Что, не сработало? — вскрикнула Чуб.
— Боже, что с ней? — с грохотом сбросив груз со своих плечей, Маша, забыв обо всем на свете, кинулась к раненой, падая на колени и протягивая к ней умоляющие руки.
— Она выживет, выживет! — зачастила Даша, словно молитву. — Это не Ян. Это сатанисты. Но я ее перевязала. Я послала Митю. Сейчас придут врачи…
— Кого ты послала? — трагически взвыла Ковалева. — Митю? Он же сумасшедший! Ему никто не поверит! Никто не придет, сколько б он их ни звал!