— Не черти, счастья не будет! — огрызнулась Чуб, не поворачивая головы. — Вон она!
Но не было им больше счастья.
И не было больше Старокиевской горы. Гора пылала. Гора превратилась в громадный столб огня, поглотивший здание серокаменного музея истории Украины, и трехсотпятидесятилетнюю липу, посаженную Петром Могилой, и фундамент первой православной церкви, построенной князем-крестителем. Выли столпившиеся на площади пожарные машины, сбежавшиеся сюда всем испуганным табуном из пожарной части на перекрестке Владимирской и Большой Житомирской. Горели обезумевшие окна дома № 34 и дома № 30… Люди выбрасывали из окон вещи. Люди бежали вниз по Андреевскому спуску. Люди толпились у красных машин, пытаясь помочь и мешая очумевшим пожарным.
Даша уверенно спикировала прямо на купол Андреевской церкви, одетый в изумрудно-золотой царский венец. И Маша трусливо умостила свою попу в углубление под царственной маковкой и судорожно вцепилась в золотое крыло лепнины, мысленно уже падая вниз и теряя сознание от свистящего страха. Купол был покатый, и подобное приземление можно было здраво объяснить лишь намерением предложить им покончить с собой, разом и без дополнительных мучений.
— Зачем ты села сюда? — озвучила ее мысли Катя, присаживаясь рядом.
— А ты подумай! — Чуб преспокойно села слева от Маши, водрузив метлу поперек шести коленей.
— Не знаю.
Судя по голосу, Катя была по-прежнему оглушенной и невменяемой. А Маша стала такой, едва оказалась здесь. Подпертая с двух боков, она плотно зажмурила глаза, вцепившись в древко, словно в поручень балкона. Стало чуть-чуть легче. Но ненамного.
— Да потому, что это церковь! Нормальная, а не проклятая. Здесь мы в безопасности!
Но Маша так не думала.
А Катя попросту не знала, что и думать.
— Почему мы ничего не делаем? Что, так и будем тут сидеть?! — вскричала обозленная Чуб, единственная из них сохранившая энтузиазм и трезвое восприятие происходящего. — И чего он на нас бабахнул? — заскулила она о горькой гибели «их» приватизированной горы.
— В самое сердце, — слепо прошептала Маша. — На Старокиевской стоял первый Град трех братьев и княжий терем Владимира. И три богатыря пировали когда-то здесь. И три мы… Это сердце земли, которую отвоевали у Огненного Змея.
— Это наша гора! — разозлилась Землепотрясная.
— Смотрите, как странно… — сказала Катя.
Маша зажмурилась еще сильней. Даша расширила глаза. Белые струны пены, вылетавшие из десятка пожарных шлангов, стали вдруг оранжевыми, и секунду спустя Чуб поняла: вода горит, будто кто-то заранее подлил туда бензина.
«А может, и подлил?» — мелькнуло в голове.
Но она тут же отбросила эту излишне реалистическую версию как слишком малореальную.
— Эх… — застонала она, сжимая кулаки. — Это мы должны были остановить его! Мы должны были предотвратить! А теперь…
— Но как можно убить огонь мечом? — жалобно оправдалась Ковалева, не разжимая глаз.
— Да при чем тут во-още твой меч! — вспылила Даша. — Откуда ты его притащила? Если бы ты воскресила богатыря, как я тебя просила…
— Что-что? Кого? — невменяемо переспросила Катя.
— Я воскресила! — от возмущения Маша даже слегка разжмурила веки и взглянула на возмутительную и круглую Дашину щеку, старательно отсекая краем глаза все остальное. — Это его меч! И это не просто меч! Когда-то этот меч был крестом, который принес сюда Андрей!
— Первозванный? — поддержала ее Дображанская, цепляясь за эту — первую доступную ей фразу.
— Ты видела во сне Добрыню. — Маша повернулась к Кате и ухватилась глазами за ее безопасный подбородок. — И он спрашивал тебя…
— Оно ли это.
— Оно — это оружие!
— А она? Та, с которой он мне изменил?
— Она — вера!
— И что, злые силы боятся креста? Как в трехзвездочном американском триллере?! — разъярилась Даша Чуб на их демагогическое безучастие. — Ну, так помаши им, может, погаснет! Огню наплевать на твой крест и меч! Он — огонь!
Огонь медленно откусил безлюдный дом № 38 бывшей усадьбы Муравьева. Он не торопился, смакуя каждый кусок своей земли, наслаждаясь этим забытым и драгоценным вкусом. Пережевав пустующий 36-й, Огонь сладко лизнул округлые булыжники мостовой, облизнулся и поцеловал красную стену высокого и жилого терема…
— Но как-то же им удалось победить Змея, — сказала Маша с тоской. — Если им удалось сделать это в первом веке и в десятом, неужели мы сейчас не придумаем?
— А при чем тут змей? — опять перестала понимать их Катя.
— Огненный Змей — это метафора! — разъяснила Ковалева.
— Ага, метафора! — саркастично согласилась Чуб.
Метафора уже подожгла левый бок 34-го и глубокий яр, бывший некогда воспетым Тютчевым садом. Пылали художественные мастерские и галереи, пылал горизонт за ними, и пылали черные камни Андреевского, которые вроде бы никак не могли гореть.
Но храм Андрея на Святой горе по-прежнему стоял неприступным бастионом, брезгливо глядя на огонь сверху вниз…
— Змей — это пожар, буря, землетрясение. Сила природы. Ее магия! — заговорила Маша, апеллируя к Катиному подбородку. И вдруг, словно убедившись в том, что снова обрела дар осмысленной речи, разразилась звенящим и запинающимся монологом: — И легенду о Кие, победившем Змея, нужно воспринимать иначе! Он победил силу этой земли, построив на ней Город! Но Кий не убил Змея, он лишь подчинил его себе, вспахал на нем землю, — то есть он оставался язычником! И лишь тысячу лет спустя, когда сбылось пророчество апостола и в Киеве утвердилось христианство, Змей был побежден окончательно. Ведь недаром же Почай-река, где Добрыня начал бой со змеем, это та самая Почайна, где Владимир крестил первых христиан!
— И что нам теперь, пожар святой водой заливать? — злобно фыркнула Чуб. — Благо, Андреевская — вот. Точнее — под… Только мы даже в церковь войти не можем. Сидим, как дуры на колокольне!
— Почему не можем? — удивилась Катя.
— Колокольня! — вскрикнула Маша. — Это единственная церковь, где нет колоколов!
— Как нет? — раздвинув колени, Даша недоуменно посмотрела на купол под своим задом. — Я точно помню, как они звонили… В фильме «За двумя зайцами», во время венчания.
— За кадром! А на самом деле их нет!
— Почему?
— Почему я не спросила ее тогда?!
Маша вдруг бесстрашно распахнула глаза, вглядываясь в стену огня, проглотившего противоположную сторону спуска, потому что отчаяние, непонятное и необъяснимое, вмиг вытеснило страх. Непонятно отчего ей показалось: в этом не заданном тогда вопросе таится некий невероятно простой ответ на головоломную и всепожирающую загадку.
— Кого не спросила? — спросила Катя.