– Какого хрена? – авиатресса вскочила на ноги. – Я полчаса тарабаню!
– Пятнадцать минут. – Акнир притворила входную дверь.
– Ты что, время засекала? – Даша почти лопалась от возмущения.
– Пятнадцать минут назад я выходила – тебя еще не было. Ты опоздала на полчаса. Я же просила прийти вовремя!
– Ты что, из воспитательных целей мне двери не открывала? – окончательно окрысилась Чуб. – Да кем ты себя вообще возомнила? Вы здесь вообще из-за кого собрались? Из-за меня! Обсудить мой план спасения. И вы меня же и не пускаете… Еще раз так поступишь со мной и… я вообще хочу посмотреть, как вы без меня чего-то отмените!
– Я не слышала стука, – постно пояснила Акнир. – Идем скорее…
– Как не слышала? Где вы сидели? Я подходила к окну. Гостиная пустая.
– Она всегда пустая, – нетерпеливо сказала Акнир.
– А вы где?
– Мы в другом месте, – с нажимом произнесла юная ведьма. – Мы на Малопровальной. Сечешь? А на Большой провальной стоит Башня Киевиц. Ты забыла закон? В башне на Большой подвальной способен жить кто угодно, любой слепой! Но войти в настоящую Башню может лишь Киевица…
– Мы в провале? – наконец догадалась пришедшая. – В другом измерении?
И, пройдя в гостиную вслед за Акнир, немедля убедилась в этом сама.
На представлявшемся из окна совершенно пустым одноногом столе лежало множество книг. Придерживая рукой исчерканную страницу одной из них, Катя подняла на опоздавшую спасительницу возмутительно-возмущенный взгляд. Маша сидела от всех в стороне, на выявившемся совсем не пустым, одиноком стуле. Судя по отнюдь не бездыханной – дымящейся окурками пепельнице, Чуб опоздала на целых семь сигарет. Судя по вызывающе недовольному Катиному взору, лжеотрок успела рассказать им о встрече со вдовствующей императрицей, а Акнир – поделиться с присутствующими планом похищения.
– Ну, что там с царицей? – бурчливо спросила Чуб, садясь на диван.
– Она напишет сыну письмо и предупредит его о вашем появлении, – сухо и коротко сообщила ей Катя.
– Молодца, Машка! – загорелась пилотка, на мгновенье забыв, что перед нею «не Маша». – И как ты ее убедила? Что ты ей сказала?
– Сказала, чтоб она написала сыну письмо, – повторила Катя.
– Ну, а царица?
– Она напишет его.
– И она ее так просто послушалась?! Машка у нас местная святая теперь, все слушают ее, открыв рот. А самой лишний раз рот открыть уж слабо?!
Чуб завелась с полоборота, не успев осознать почему. Потому ли, что злость еще бурлила в ней, требуя выхода? Потому ли, что Катя говорила со спасительницей, как с опоздавшей, а Маша не желала повторять историю дважды? Или Дашу раздражал сам ее вид, безучастный и постный, согбенная голова, надвинутая на брови дурацкая шапка, мешающая рассмотреть лицо. Все, все в этой новой – монастырской – Маше вызывало у Чуб глухое неприятие.
Включая и то, что в ответ на выпад лжеотрок не пошелохнулась, как будто кричащей и обиженной Даши не было в комнате, а у Кати сделался такой мрачный вид, точно она не знала, кого убить первой. И даже Акнир предательски замахала руками, желая заткнуть летчице рот.
– Конечно, послушалась, все ее слушаются, – подозрительно сладко сказала ведьма, продолжая адресовать Даше свои усмиряющие манипуляции.
– А кроме того, – Катя стукнула по книге бронзовым ножом для бумаг в виде летящей женской фигурки, – наше предложенье соответствует ее собственным планам. Императрица сама вынашивала идею воссоединения с сыном и желала, чтоб новая власть позволила ему перебраться в Киев с семьей. Теперь, если позволишь, мы поговорим о более насущных проблемах. Похищение на грани провала.
– Я знаю! – пришедшая содрала шляпку с растрепанной беловолосой макушки и с должным эффектом швырнула ее на диван. – Распутин убит! Весь Киев говорит. Вы в курсе?
Короткая пауза, воцарившаяся в гостиной 13-го дома, показалась Изиде вполне удовлетворительной реакцией на ее сообщение. Но секунду спустя поджатые губы г-жи Дображанской заставили ее усомниться.
– Дарья, ты в каком мире живешь?
– Ну…
На этот вопрос с подковыркой трудно было угадать верный ответ. Чуб родилась в ХХ веке, жила в ХХІ, проснулась в марте 1917, прошлась по декабрю 16-го года и угодила в провал.
– А что?
– Про убийство Распутина, – леденисто уведомила ее г-жа Дображанская, – Киев отговорил еще в декабре. В январе следствием было установлено, что никакого убийства не было… Хотела б я знать, где в это время была ты?
– В декабре? – заколебалась Даша. – В том, который не сейчас, а был раньше?..
– Дьявол с ним, с декабрем. Неужели ты даже не сочла нужным прочесть новую историю? – осведомилась Катя, приподнимая принесенный юной ведьмой учебник 5 класса. – Тут же, как для детей, все написано.
Даша быстро взглянула на Акнир.
– Так и должно быть, – кивнула та. – В ночь, когда Феликс Юсупов и честная компания запланировали убийство Распутина, старец внезапно пропал. Исчез из Петрограда.
– Просто пропал? – сощурилась Чуб. – Но почему тогда все говорят об убийстве? Все на улицах!
– Де жа вю, – серьезно сказала Акнир. – Слепые именуют так непонятное чувство. Они заходят в незнакомый дом и вдруг понимают, что были здесь. Они помнят обстановку и расположение комнат, хоть память уверяет их, что они не были здесь никогда… Но память врет. В прошлой версии Распутин был убит, эта новость потрясла всю страну. Понимаешь?
– Нет, – не стала врать Даша.
– Кажется, да… – сказала Катя. – Выходит, что де жа вю…
– Де жа вю всегда свидетельствует о том, что кто-то из нас ПЕРЕПИСАЛ ИСТОРИЮ. Смотрите…
Акнир взяла со стола чистый лист и нарисовала на нем карандашом траурный крест. Затем наскоро стерла изображение ластиком и изобразила поверх лучистое солнце. Солнце было видно отчетливо, но остатки прежнего крестообразного изображенья все равно сохранились на белой бумаге.
– Теперь понятно? – протянула она Даше бумагу. – Вы изменили историю, стерли ее. Но старый рисунок все равно проступает.
– Вот оно как… – черты Катерины Михайловны смялись в волнении. Она явно хотела что-то спросить, но подавила желание.
А на Дашу немедленно накатило де жа вю. Это уже было! Когда-то давно Маша так же – на наглядных примерах – объясняла им с Катей законы Прошлого времени. А нынче сидела в углу в ставшей фирменной позе – руки в замке, колени прижаты друг к дружке – непонятная, чужая.
– Распутин просто пропал, – завершила Акнир. – Но мысль о его смерти проступает сквозь новый рисунок в сознании всей страны.
– Ну и куда же он делся? – Даша обратила вопрос в угол. – Ведь это же ты предупредила его?