– Итак, вот слово богов, – прошептал он. – Виновный покаран. О, шимран... прости меня. Я был самоуверенным глупцом...
Он смолк и стал оседать, и Рустам, не думая, что делает, кинулся перед ним на колени и поддержал, не давая упасть. Кровь хлестала из груди Альтаира, ткань туники промокла и слиплась, и невозможно было определить, насколько глубока рана. Рустам рванул ткань на груди ассасина, затем ятаганом обрезал от собственного бурнуса длинную полосу материи.
– Что ты делаешь? – следя за ним мутнеющим взглядом, с трудом проговорил Альтаир. – Добей меня...
– Молчи, – сухо сказал Рустам, накрепко перевязывая рану. Повязка немедленно намокла, но немного сдержала кровотечение. Схватив ассасина под мышки, Рустам оттащил его в дальний угол коридора, в нишу, подобную той, в которой тот прятался раньше.
– Лежи тихо и не шевелись. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
– Что ты делаешь, шимран-бей? – повторил Альтаир – и попытался засмеяться. От этой попытка пена выступила у него на губах, однако она не была кровавой, и это был добрый знак. – Вот уж не думал, что тебе свойственно милосердие...
– Милосердие тут ни при чем. Я должен беречь рабов своего господина.
– Хорошо же ты их бережешь, обращая против них меч. А я-то думал, целость имущества владыки для тебя дороже всего на свете...
– Ты чересчур много болтаешь. Молчи, сказано тебе.
– Как будет угодно маленькому шимрану, – прошептал Альтаир и потерял сознание.
Прежде чем уйти, Рустам еще раз осмотрел повязку и затянул ее туже. Он был не особо сведущ в лекарском деле, но знал, что рану, даже если она не очень глубока, следует как можно скорее промыть и смазать целебным зельем, иначе ассасин истечет кровью. Времени терять было нельзя. Рустам прицепил к поясу ятаган, поднял с залитого кровью пола тело демона-кошки. Окинул взглядом свою тунику, мимолетно огорчился, что вынужден представать перед своим владыкой в таком виде, – и, подойдя к дверям в покои Ибрагима-паши, толкнул створки.
* * *
Если до сей минуты Рустам еще удивлялся, отчего суматоха, поднятая им и ассасином, не привлекла внимания охраны, то теперь эта загадка разрешилась. В большой полутемной комнате, открывшейся его взору, не было стражи. Ибрагим-паша, похоже, отослал ее, дабы она не мешала его развлечениям. Порою паше было угодно предаваться утехам без присутствия даже таких немых, глухих и слепых свидетелей, как его шимраны. Злые языки говаривали, это оттого, что в последние годы немолодой уже паша начинал испытывать в присутствии посторонних затруднения по части мужской силы. Рустам не верил в это – злые языки на то и злы, что умеют лишь клеветать.
В этой части дворца он никогда прежде не бывал, и комнату эту видел впервые. Большую часть ее занимал квадратный бассейн, прикрытый крепкой ажурной решеткой, вмурованной в бортики. Под решеткой, рассекая зеленоватую воду, плескались любимые крокодилы паши. Сам Ибрагим сидел на помосте в дальней части покоя, посасывая трубку кальяна и жадно разглядывая полуобнаженную женщину, танцевавшую на решетке. Отверстия между прутьями были достаточно широки, и, стоило ей оступиться и угодить ногой в прореху, как она мигом привлекла бы самое пристальное внимание любимцев Ибрагима, наворачивавших под решеткой нетерпеливые круги. О нет, паша Ибрагим не был ни излишне кровожаден, ни неоправданно жесток. Он действовал по справедливости. Если танцовщица окажется достаточно искусна, если мастерство ее достойно того, чтобы услаждать взор владыки Аркадашана, – она выдержит испытание и уйдет не только целой, но и щедро одаренной любовью Ибрагима...
А шимрану иб-Кериму не уйти теперь не только целым, но и живым, ибо видеть танец рабыни – преступление столь же тяжкое, как и касаться наложницы.
И – дивное дело – даже зная это, Рустам не дрогнул и не отвернулся.
– Мой владыка, – сказал он. – Прости, что нарушаю твое уединение.
Танцовщица пошатнулась и едва удержалась на ногах. Чернокожий мальчик, обмахивавший пашу опахалом, подскочил на месте, и паша подскочил вместе с ним.
– Кто здесь?! – в гневе крикнул Ибрагим, отважно хватаясь за усыпанный изумрудами кинжал, с которым, утратив былое доверие к своей охране, не расставался со времен злосчастного нападения.
– Всего лишь твой верный слуга, шимран иб-Керим, – склонив голову и выходя их тени, ответил Рустам. На сей раз он изловчился сложить ладони вместе, несмотря на тягостный груз на своем плече. – Вновь прости недостойного, но ты велел мне явиться тотчас же по возвращении. В предпокоях я встретил неизвестного мне иншара, который подтвердил, что ты желаешь немедленно видеть меня.
Ибрагим-паша, возвышаясь на груде подушек, смотрел на него сверху вниз. Он был уже не молод, но еще не стар, холеное лицо его обладало правильными чертами и величавостью, которая пристала его положению, а некоторый недостаток врожденной мужественности черт скрывала широкая борода, искусно завитая и выкрашенная красной хной. Суровым и грозным было это лицо, и не раз Рустам в благоговейном страхе опускал взгляд, не смея глядеть на него. Не смел и теперь, в таких-то обстоятельствах, уверенный, что множество раз заслужил казни.
Громоподобный голос паши, обретшего наконец дар речи, не прибавил ему уверенности.
– Рустам иб-Керим! Да как посмел ты врываться сюда без доклада, без малейшего раболепия! И кто впустил тебя?! Где иншар Дарибай? Я прикажу отрубить ему руки и ноги и заставляю смотреть, как крокодилы сожрут их!
«Сожрать-то сожрут, но посмотреть он на это уже не сможет», – подумал Рустам, а вслух сказал:
– Я спешил, о владыка, потому что тебе угрожала опасность...
– Опасность! – воскликнул паша, нервным жестом сгоняя смутившуюся танцовщицу с решетки. – Мне грозит опасность умереть от горя из-за того, сколь глупы и нерадивы мои слуги. Я понимаю теперь, что был прав, приказав арестовать тебя, если ты все же вздумаешь явиться...
Рустам застыл на мгновение. Так это правда... вот почему иншар Дарибай потребовал его меч. Рустама вели к паше не на аудиенцию, а на допрос. Но почему...
Думай. Думай, шимран, голова тебе для этого дана, а не чтобы ее склонять.
– Коль уж ты здесь, отвечай немедля, где этот раб, которого я велел тебе привезти. И что это ты сюда приволок? Что за дурной смрад?
Рустам поднял голову – и успел заметить легкую тень беспокойства, мелькнувшую в лице Ибрагима.
– Раб, которого ты ждал, не может к тебе прийти, ибо лежит с разрубленной грудью за этой дверью, – спокойно сказал Рустам. – А женщина, подаренная Урданом-пашой из Ильбиана, мертва, ибо ее мне тоже пришлось зарубить. Прости меня, мой владыка, я не уберег твоих рабов. Впрочем, – добавил он, снимая с плеча свою ношу, – было бы несправедливо, если в ты и дальше требовал от меня то, исполнения чего на самом деле вовсе не ждал.
С этими словами он бросил тряпичный сверток на пол и ногой разметал покрывала. Жуткий, уже начавший разлагаться лик демоницы предстал пред очами Ибрагима. В посмертии она почти утратила всякое сходство с человеком.