— Я не давал своего согласия…
Она быстро и крепко прижала ладонь к его щеке, потом к другой, ко лбу. Покачала головой.
— Ваши раны надо промывать. В воде содержится травяной настой. И совершенно незачем было орать на служанку.
Он почувствовал страшную обиду на неё за то, что она говорит с ним, как с пьяным или дураком, но снова не нашёл слов, чтобы передать своё возмущение. Ив улыбнулась, наблюдая за его мучениями, и опять покачала головой.
— Спите. Ваша сегодняшняя активность совершено недопустима.
— Я не хочу, чтобы ко мне прикасались, — угрюмо сказал Марвин.
Она взяла его лицо в ладони, блаженно холодные, как святая вода, и на несколько мгновений прижалась губами к его рту. Потом чуть отстранилась и всё с той же улыбкой посмотрела на него. Глаза у Марвина слезились, и от этого ему показалось, что её тоже слезятся.
— Даже я? — спросила она, и он смущённо улыбнулся, прежде чем вырубился снова.
Пробуждаясь, он видел её всё чаще, и даже позволял мыть и кормить себя, когда понял, что не может делать этого сам. Его разум прояснялся с каждым новым днём, но тело оставалось примерно столь же сильным и выносливым, как тело тряпичной куклы. В первый день, прошедший без единого падения во мрак или мглу, Марвин не мог даже оторвать руки от кровати, а малейшее движение головой вызывало вихрь тёмных пятен перед взглядом, грозивший очередным обмороком. Поэтому он лежал тихо, пока Ив промывала раны на его животе — те, которые он получил, пока Ойрек волок его по земле за своим конём. Марвин обнаружил, что именно эти царапины оказались самыми коварными: они плохо заживали, открываясь всякий раз, когда его били в Нордеме, и оказались крайне гостеприимным пристанищем для заразы. В результате его изрядно ввалившийся за последнее время живот превратился в сущий гобелен, изукрашенный сетью багровых полос и серых нитей гноя. Столько шрамов за раз Марвин ещё никогда не умудрялся получать. Он смотрел на собственную плоть с недоумением, и с удивлением — на безмятежное лицо Ив, промывавшей его раны и даже не придерживавшей руку, когда Марвин, скрежеща зубами, вздрагивал и корчился под её безжалостной заботой. Чем дальше отступал туман, тем сильнее он чувствовал боль, и не только на животе — левая рука тоже горела пламенем, а всё тело казалось переломанным, неумело собранным и переломанным заново.
— Руку всё-таки оставили, — сказал Марвин, чтобы хоть как-то отвлечься от ощущения, будто тысячи маленьких злобных муравьёв устроили пиршество на его животе.
Ив кивнула, не поднимая головы.
— Притт сперва решил, что дело в ней. Почти сразу же хотел отнять. Но я не позволила.
— Не позволили? — изумлённо переспросил Марвин. Он как-то не подумал, что это её заслуга, и до этого момента воображал, будто костоправа напугала его угроза.
— Конечно. Я сказала ему, что ты предпочтёшь умереть, чем жить калекой.
Она проговорила это так спокойно и уверенно, что Марвин застыл, на миг даже перестав чувствовать боль, которую причиняли ему её осторожные прикосновения. Она была совершенно права, но Марвин не мог взять в толк, как она об этом узнала. Большинство людей на его месте что угодно променяли бы на жизнь, но после всего, что случилось, Марвину такая жизнь была не нужна, и он знал это совершенно точно. И она тоже знала, хотя любая женщина на её месте предпочла бы спасти его такой ценой, пусть даже потом он навсегда возненавидел бы её за это.
А она рискнула, и они выиграли оба.
— Как ты узнала? — потрясённо спросил он.
Ив остановилась и приложила пальцы к его губам.
— Помолчи. Ты мне мешаешь.
И она снова принялась мучить его истерзанное тело, а он скрипел зубами, но потом заснул так крепко и спокойно, как не спал уже много недель.
Наутро он проснулся в поту и бреду, чувствуя, что совершенно позабыл что-то очень важное. Увидев Ив, схватил её за руку, не думая, что может причинить боль.
— А наследник? Наследник выжил? Ты видела его, ты его взяла?
— Ш-ш, — она попыталась его успокоить, но он не ослабил хватку, просто не мог — пальцы свело судорогой. — Всё в порядке. Да, мальчик жив. Не волнуйся. Он очень крепкий. Покрепче тебя.
Она хотела поддразнить его, но он пропустил шутку мимо ушей.
— Жив? Правда жив? О, Единый… слава тебе. Я думал, помрёт. Он такой был весь синий, и так орал, я чуть с ума не сошёл. Он должен был умереть.
— Ты тоже, — сказала Ив, заставив его прекратить разговор.
Со временем он смог сидеть, потом вставать, но прошёл почти месяц, прежде чем стало ясно, что он всё-таки выживет. Зараза выходила из тела неохотно, будто уже попривыкнув к жилищу и собравшись отхватить его целиком. Но Марвин никому бы не отдал того, что считал своим, без борьбы. Несмотря на все старания Лукаса из Джейдри, проигрывать он так и не научился.
Однажды Марвин стоял у окна, привалившись плечом к стене и вдыхая морозный воздух. Ив отчитала бы его, если бы увидела, но Марвину уже выть хотелось в этой каменной клетке, за порог которой он не ступал с тех самых пор, как очутился в Мекмиллене. Он никогда в жизни не сидел так долго на одном месте, и тосковал, глядя на голубовато-серое небо, клочок которого виднелся из окна его тюрьмы. А ещё из него виднелся двор, и там Марвин заметил юного мессера Эдрика, упражнявшегося с мечом. Когда вошла Ив, она застала Марвина за изрыганием самых изощрённых ругательств, какие только мог изобрести его затуманенный разум. Болезнь сделала его раздражительным.
— Опять ты… — вздохнула Ив и решительно потащила его к постели. Марвин шёл и страшно ругался.
— Кто учил этого щенка держать оружие?! Ему бы на ярмарку с такой стойкой, со скоморохами скакать! И какой кретин дал мальчишке железный меч, он же полена от собственной ноги не отличит!
Ив заставила его лечь, пощупала лоб и осуждающе покачала головой.
— И чего ты так разволновался? Снова весь горишь. Зачем ты пошёл к окну, я же тебя просила! Вот велю заколотить ставни, будешь знать.
Он посмотрел на неё с ужасом, но она только улыбнулась, и он понял, что она не собирается претворять угрозу в жизнь. Внезапно на него накатило такое чёрное, беспробудное отчаяние, какого он не испытывал ни в подземелье Нордема, ни когда находился с Лукасом Джейдри.
— Не могу так больше, — взмолился Марвин. — Не могу! Я с ума тут схожу. Когда ты меня выпустишь?
— Когда ты будешь в состоянии научить моего сына, как правильно обращаться с мечом, — сказала Ив и поцеловала его, заглушив протест. В последнее время такие поцелуи она использовала как последний и решающий аргумент, против которого Марвину решительно нечего было возразить.
Дни шли, он набирался сил, а в небе за окном было всё больше голубых красок и всё меньше — серых. Весна возвращается даже на Запястье, и Марвин возвращался вместе с ней, с каждым тёплым днём становясь всё невыносимее. Так что в конце концов Ив позволила ему выйти наружу, и он радовался, как ребёнок, которого выпустили из чулана, где продержали много часов в наказание за шалости. Силы стали восстанавливаться вдвое быстрее — уже через день он гарцевал по двору на самом норовистом коне из конюшен Мекмиллена, потом возобновил упражнения с мечом, и, хотя рубцы на руке и особенно на животе немилосердно тянуло от каждого резкого движения, Марвин быстро понял, что окончательно пришёл в себя. И было так удивительно просыпаться без боли, а засыпая, не слышать хохота и голосов. И смотреть на небо, на чернеющие проталины и грязно-белый снег, на посветлевшие деревья тоже было удивительно. И удивительно было смотреть на Ив. Впрочем, Марвин мало на неё смотрел — по мере его выздоровления она проводила с ним всё меньше времени, а его больше волновал мир вокруг, по которому он так истосковался. Этот мир оживал вместе с ним, и никогда ещё не был таким родным. Марвин прежде не ощущал привязанности к земле — ни к Фостейну, где вырос, ни к Предплечью, где воевал, ни к Таймене, где бездумно тратил отпущенные жизнью дни. А Запястье — суровый недружелюбный край, столько раз пытавшийся свести его в могилу — стало ему родным. Именно поэтому, может быть, и стало.