— Таких тварей не существует, — отвечал Шеф, снова нащупав дорогу и выходя на надежную тропу между двумя омутами. — Просто народ выдумывает истории, почему люди не возвращаются назад. На таком болоте, чтобы пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.
Когда они достигли края расчищенной под лагерь поляны, где все уже неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.
— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Ты всегда уверен, что тебе лучше знать. Но действуешь ты как лунатик. Или ты послан богами?
Шеф заметил, что Никко не спит и потихоньку подслушивает на своем наблюдательном посту в тени.
— Если так, — отвечал он, — надеюсь, что завтра они мне помогут.
* * *
Этой ночью во сне он почувствовал, что загривок его сжимают стальные пальцы, вертя его головой то в одну, то в другую сторону.
Первое видение открылось где-то на безлюдной равнине. Юный воин стоял, с трудом удерживаясь на ногах. Оружие его покрывала почерневшая кровь, и кровь текла по его ногам из-под кольчуги. В руке он сжимал сломанный меч, а у ног его лежал другой воин. Откуда-то издалека Шеф услышал голос, поющий:
Шестнадцать ран я получил, и мой сломался меч,
Глаза мои закрыты, не вижу, куда мне идти.
В сердце меня сразил меч Ангантира,
Кровь проливающий, закаленный ядом.
Мечи не закаливают ядом, подумал Шеф. Закаливание — это когда сильно нагретую сталь резко охлаждают. Почему в воде охлаждение недостаточно резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар?
Пальцы на шее неожиданно ущипнули его, словно заставляя не отвлекаться. На краю равнины Шеф увидел летящих хищных птиц, и голос снова заговорил нараспев:
Голодные вороны собираются с юга,
Белохвостые стервятники вслед за братьями летят,
В последний раз стол яств я им накрыл,
Моей нынче кровью птенцы войны насытятся.
Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся по ветру силуэты, а совсем вдалеке — открывающиеся в неясной дымке огромные двери, которые он видел раньше, двери Вальгаллы.
Итак, герои умирают, сказал другой голос, не тот, что раньше. Даже в оцепенении сна Шеф почувствовал пронзительный холод, узнавая в том голосе зловещие иронические нотки своего покровителя, бога Рига, чей амулет-лесенку он носил на шее. Это смерть Хьялмара Великодушного, продолжал голос. Сошелся в схватке с шведским берсерком, вот и два новобранца для отца моего, Одина.
Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным образом поворачиваются куда-то в сторону. Миг, и в поле зрения возникло новое видение. Шеф смотрел вниз на узкую соломенную подстилку, лежащую на земляном полу.
Помещение было где-то в стороне от главных комнат, может быть, чулан где-нибудь в углу, холодный и неудобный. На подстилке корчилась старуха, корчилась в муках, но осторожно. Шеф знал, что ей недавно было сказано, что она умирает, сказано лекарем или коновалом. Не из-за болезни легких, которая обычно уносит стариков зимой, но из-за опухоли или внутреннего повреждения. Она страдала невыносимо, хотя боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников, если у нее были муж или сыновья, они уже умерли или покинули ее, она жила скудной милостью чужих людей. Причини она хоть какое-то беспокойство, и лишится даже своей подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.
Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф подумал о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный отец Вульфгар взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал, разлучив с ребенком. Но были и другие, много-много других. Мир был полон отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся умереть тихо и не привлекая внимания. Все они слягут в могилы и исчезнут из памяти. Все они когда-то были молодыми.
От этого видения на Шефа накатила волна такой безнадежности, которой он никогда не испытывал раньше. И все же было в этом что-то странное. Эта медленная смерть может произойти через много лет в будущем, как он сперва подумал, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла произойти в прошлом, много лет назад. Но на мгновение Шеф, кажется, понял одну вещь: старая женщина, молящая на соломенной подстилке о незаметной смерти, была им самим. Или это он был ею?
* * *
Проснувшись как от толчка, Шеф испытал чувство облегчения. Все кругом тихо спали под своими одеялами. Он медленно выдохнул и постепенно расслабил напряженные мышцы.
* * *
На следующее утро они почти сразу вышли из болот. Только что они пробирались в густом холодном тумане среди черных омутов и неглубоких канав, которые, казалось, никуда не текли; затем земля под скудным травяным покровом пошла вверх, и взгляду Шефа предстала уходящая к горизонту дорога Великой Армии, по которой взад-вперед сновали путники. Шеф оглянулся назад и увидел, что Дитмарш, как одеялом, укрыт туманом. На солнце он рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что дитмаршцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.
Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками, когда они вышли на дорогу. На болотах они казались спокойными и уверенными, готовыми посмеяться и над всем миром, и над ближайшими соседями. Здесь же они прятали головы под крыло и боялись обратить на себя внимание. Шеф обнаружил, что он один держится с высоко поднятой головой, а все остальные сутулятся и сбиваются в кучу.
Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать человек с навьюченными лошадьми, соляной обоз, направляющийся на север, к полуострову Ютландия. Проезжая мимо, они переговаривались на языке норманнов.
— Вон, смотри, утконогие вылезли из болот. Куда они тащатся? Смотри, один высокий, должно быть, мамашка его согрешила. Эй, болотные, вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?
Шеф улыбнулся самому громкому насмешнику, а затем откликнулся на хорошем норманнском языке, которому научился от Торвина, а затем от Бранда с его командой.
— Что ты об этом знаешь, ютландец! — он преувеличивал гортанную хрипоту диалекта Рибе, на котором они говорили. — Это ты по-норманнски говоришь, или у тебя простуда? Попробуй размешать в пиве мед, тогда, может, откашляешься.
Купцы придержали коней и уставились на него.
— Ты не из Дитмарша, — заявил один из них. — И на датчанина не похож. Откуда ты?
— Enzkr еm, — твердо сказал Шеф. — Я англичанин.
— Говоришь ты как норвежец, и притом как норвежец с края света. Я слыхал такой говор, когда торговал мехами.
— Я англичанин, — повторил Шеф. — И я не торгую мехами. Я иду с этими людьми на невольничий рынок в Гедебю, где они надеются продать меня. — Он вытащил на всеобщее обозрение свой амулет-лесенку, полностью повернул свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. — Нет смысла делать из этого тайну. В конце концов, я должен подобрать себе покупателя.