От рук авар Байана принял смерть и еще один славянский вождь той поры — Мезанмир Идарич [67] , которого адыгейские легенды величают «Маремихо, сын Идара». Этот как раз погиб в посольстве к аварам — некий недоброжелатель антов по имени Котрагиг нашептал кагану, что, убив князя, справиться с антами будет много легче.
Увы, негодяй оказался совершенно прав. «С тех пор пуще прежнего стали авары разорять землю антов, не переставали грабить ее и порабощать ее жителей», — заключает рассказ об этих событиях летописец Восточного Рима.
Любопытно, что остатки аваров, в Европе после падения каганата попросту вырезанных озверевшими данниками («и погибоша аки обре», отмечает летописец), сохранились в Дагестане — это всем хорошо известный народ аварцы, славный впоследствии не столько воинскими достижениями, сколько отличными оружейниками — «шеломы оварьские» упоминает «Слово о полку Игореве».
Однако еще занимательнее тот след, что соседство со славянами оставило в фольклоре другого кавказского народа — чеченцев. В преданиях их упоминается некий Пиръо или Пиръон падчах (падишах). В первом из них ему прямо приписывается Божественное могущество Творца: «Люди говорят, — гласит чеченское предание, — что Пиръон-падчах создал небеса и землю. Чтобы забраться на небо, нужно много времени. Настолько много, что если гнать на небеса осла, то понадобится столько времени, что трехгодовалый осел по возвращении сдохнет от старости». Вторая легенда уже противопоставляет Пиръона «богу» — не то Аллаху, не то собственному божеству вайнахов. Немногие знают, что чеченцы, нынче ставшие чуть ли не лицом — и надо сказать, очень неприятным лицом — исламского мира, еще два столетия назад были язычниками и поклонялись своим племенным богам. «Пиръон спорил с богом. По краю Вселенной он сделал навесы из бронзы наподобие небес. По ним он с шумом катал бочки, лил из них воду». Третье сказание говорит: «Пиръон создал медные своды небес. Он заставлял женщин подниматься на самодельные своды небес и оттуда лить воду». Иногда его называют сыном Селы — вайнахского Громовержца. Есть еще легенды, как Пиръон достал для людей из подземного мира первую мельницу, и о том, что грозный владыка очень уважал стариков, любил детей и безмерно почитал хлеб, за неуважение к которому наказывал строго. Естественно, две первые заповеди вполне понятны и естественны для чеченцев, живущих и по сей день родовым строем, но вот заповедь о любви к хлебу не слишком типична для горского народа, чьим главным пропитанием были охота, скотоводство да разбойные набеги на соседей.
Ленинградский исследователь Л. С. Клейн сопоставил эти легенды со славянскими преданиями о громовержце Перуне. Он производил громы и молнии, посылая на землю дожди с помощью «облачных дев», которых славяне именовали вилами или берегинями (вот и женщины, которых «Пиръон-падчах» заставлял лить воду с медных небес). Связь вил с дождем была неразрывна — на головном уборе древнерусских женщин XII века цепочки-рясны, изображающие дождь, свисавшие по бокам лица, кончались подвесками-колтами, на которых изображали вил — птиц с девичьими лицами. Удивительнее всего, что мастера, жившие в уже не первый век крещеной стране, осмеливались не просто изображать языческих полубогинь, подобных апсарам, подчинявшимся индийскому Громовнику — Индре, но даже «святотатственно» обводили их прелестные головки НИМБАМИ. Перун, по белорусским преданиям, летает в небе верхом на мельничном жернове, а в словацкой легенде говорится, как сурово он карает тех, кто непочтительно обходится с хлебом. Некогда, говорит эта легенда, хлеб рос по всей ости пшеничного колоса, от земли до верху. И было так до тех пор, пока однажды неразумная женщина, убирая хлеб, не взяла с собой ребенка — но не припасла чистой тряпицы, и, когда малыш испачкал пеленки, вытерла детскую попку колосьями. Разъяренный Перун обратил надругавшуюся над хлебом женщину в каменный столб, а поднявшаяся лютая буря стала срывать зерна с колосьев. Но тут вмешалась собака и умолила грозного бога оставить на колосе зерен хотя бы на длину ее носа. С тех пор, повествуется в предании, люди и едят «собачью долю» в хлебе.
Медное небо также упоминается в русских легендах, духовных стихах, заговорах: «встану яз… благословясь, и пойду перекрестясь в чистое поле, умоюся росою и зорею светлою, утруся красным солнцем, подпояшуся светлым месяцем, обтычуся мелкими частыми звездами, покроюся медным небом». У христианского бога и «небесного воеводы» Михаила-архангела просил православный ратник загородить его «железным и медным небом». Уж не языческого ли Небесного Воителя замещает в этом заклятии христианский архистратиг полков ангельских?
Даже бочки, которые катали по медному небу женщины Пиръона, появляются в легенде неспроста, и не без связи с Перуном. В честь Громовержца его обрядовым оружием — палицей — удалые молодцы-юнаки в хорутанских деревнях старались с седла достать и разбить старую бочку, подвешенную на главной деревенской площади на старую, почитаемую в округе липу. Односельчане стояли в это время вокруг и пели обрядовые песни. А новгородцы в 1358 году «утвердишася межи собою крестным целованием, чтоб им играния бесовского не любити и бочек не бити». Поскольку языческие боги предков стали для крещеных христиан «бесами» — «боги языцей — бесы!» (Втор. 32:16–17, Пс. 105:37, Коринф. 10:10), в том числе и сам Перун — Иаков Мних писал в «Похвале князю Владимиру»: «Поганских богов, рекше бесов — Перуна, и Хърса, и иных многих», — то и обряды в честь них стали «бесовскими играниями». Еще А. Афанасьев в своих «Поэтических воззрениях славян на природу» сопоставил два этих известия, придя к выводу, что речь шла об обряде в честь Перуна, где бочка обозначала его грозовые тучи, полные хмельной влагою дождей.
Наконец, любопытную легенду сохранили от времен близкого соседства со славянами жители Армении. Историк VII века Зенобий Глакк в своей «Истории Тарона» говорит нам вот о чем: жили три брата, одного звали Куар, другого — Мелтей, третьего — Хореан. «Куар поставил город Куары, а Мелтей поставил на поле свой город и назвал его Мелтей, а Хореан поставил свой город в земле Палуни и назвал его по имени Хореан. И по прошествии времени… Куар, Мелтей и Хореан поднялись на гору Каркея и нашли там прекрасное место, так как там простор для охоты и прохлада, а также обилие травы и деревьев. И построили они там селение, и поставили они двух идолов».
Многие годы это сообщение средневекового армянского автора оставалось далеко за пределами поля зрения исследователей, изучавших славян и начало Руси. Что ж, как отмечал еще Козьма Фаддеич Прутков, специалист подобен флюсу — полнота его одностороння; иногда полезен бывает свежий взгляд дилетанта, способный придать новое направление поискам специалистов, если только те окажутся способны обратить и свои взоры в этом направлении. В 1928 году Н. Я. Марр, исследователь крайне, не говоря худого слова, своеобразный, место которого в науке, в общем-то, целиком и полностью определялось тем, как умело подстраивал он свои умопостроения под «линию партии», сделал наблюдение, которое одно, невзирая на все его, балансировавшее иногда на грани шарлатанства, чудачества, способно обессмертить его имя. Он сопоставил предание, сообщаемое Зенобием Глакком, с… преданием «Повести временных лет» об основании Киева. Куар напомнил ему Кия, Мелтей — Щека [68] , Хорив (в некоторых списках летописи звавшийся Хоревом) — Хореана. Земля Палуни, в которой жили и обустраивались братья Куар, Мелтей и Хореан, явственно напоминала землю полян, где княжил Кий с братьями. Даже упоминание сразу за рассказом об основании Куара «множества деревьев» и богатых охотничьих угодий нашло полнейшее, едва не дословное подобие в сообщаемом русским летописцем предании: «И сотвориша град во имя брата своего старейшего и нарекоша имя ему — Кыев. И бяше около града лес и бор велик, и бяху ловища зверь». Наблюдение Н. Я. Марра подхватил и развил Борис Александрович Рыбаков, обратив внимание на то, что даже порядок повествования в двух преданиях одинаков: сперва перечисляются отдельные поселения братьев (в нашей летописи это горы будущего Киева, Щековица, до сих пор носящая это имя, и до сих пор не определенная исследователями Хоривица). Затем говорится об основании ими одного города. И, наконец — о лесе под стенами молодого поселения и охотничьих угодьях в этом лесу.