– Агилульф, – ответил он. – Наконец-то прибыл.
На лице императора расплылась одна из его неожиданных чарующих улыбок.
– Агилульф! Долго же он добирался. Зато это означает тысячу человек, истинных германцев под командой офицеров из Ордена Копья. Мы сможем убрать этих мерзавцев, которые охраняют западные подходы, и заменить их нашими надежными парнями. И, осмелюсь сказать, у Агилульфа найдется пара дюжин настоящих мужчин с кнутами, чтобы заставить этих ленивых чертей в крепости работать. Ха, его ребята хорошо отдохнули на море, они будут рады взяться за дело.
Тассо кивнул. Казалось, император развеселился: в эти дни его настроение быстро менялось. Если бы эти идиоты в палатке повнимательней взглянули тогда на Бруно, они бы поняли, что его лучше не раздражать. А вот сейчас можно рискнуть.
– Люди барона, ты велел отрубить им руки и ноги, – отважился Тассо. – Десять человек, ты сказал? Или хватит пяти? Не только руки, но и ноги, так?
Улыбка императора исчезла, он пересек палатку, прежде чем Тассо успел моргнуть или подумать о самозащите. Он, впрочем, и не пытался.
– Я знаю, к чему ты клонишь, Тассо, – сказал Бруно, глядя с высоты своего среднего роста в глаза высокого баварца. – Ты считаешь, что я слишком жесток с этими ублюдками. Да, я жесток, потому что наступили жестокие времена.
Мы больше не можем позволить себе неудачу. Не сейчас, когда дьявол вырвался на свободу. Он вырвался.
– Дьявол вырвался на свободу? – вмешался другой голос, хриплый и неприветливый голос дьякона Эркенберта, который пришел для доклада повелителю с испытательной площадки, где неустанно трудился над усовершенствованием своей осадной катапульты. – Когда это случится, мы увидим предвозвестия и знамения в небе.
В лагере кордовского халифа телохранители тоже чувствовали себя неспокойно. Каждый вечер, когда армия останавливалась на ночлег, в землю вбивали колы для казней, каждая ночь омрачалась воплями людей, которые чувствовали, как острие кола пронзает им внутренности, хотя они всеми силами старались удержаться на железном кольце, не дающем им умереть сразу. Поговаривали, что храбрый человек способен сам скользнуть вниз, чтобы кол поскорее проткнул кишки и печень. Впрочем, от заднего прохода до сердца расстояние велико – слишком велико для дюжинной смелости. Халиф пребывал в мрачном настроении из-за многочисленных поражений, непривычных для правоверных приверженцев Пророка. Флот был сожжен и рассеян, многие войска буквально растоптаны, а остальные деморализованы, медленно и неохотно сближаясь с противником. Если в ближайшее время не поступят хорошие новости, снова будут ночные вопли и казни. Может быть, и среди самих телохранителей. Расстилая кожаный ковер и обнажая свои скимитары, телохранители молили небеса послать козла отпущения.
В запыленной одежде вошел капитан кавалерийских патрулей. За ним на веревке волокли юношу со связанными запястьями, тот пытался подняться на ноги и выкрикивал проклятья. Телохранители с облегчением переглянулись, пропуская капитана. Жертва на этот вечер есть. Возможно, она смягчит повелителя.
Мухатьях не замечал зловещего взгляда халифа, он утвердился на ногах и сердито расправил изорванные одеяния.
– Ты ученик Ибн-Фирнаса, – неторопливо заговорил халиф. – Мы послали тебя сопровождать северных франков, их флот с таинственными машинами, которые должны были потопить красные галеры греков. Северяне не потопили галеры, они сбежали, по крайней мере, так нам рассказывали немногие спасшиеся – перед тем как были казнены. А что расскажешь нам ты?
– Предательство, – прошипел Мухатьях. – Я расскажу о предательстве.
Никакое другое слово не могло лучше соответствовать настроению халифа. Он откинулся на подушках, а Мухатьях, приведенный в ярость долгими днями молчания и всеобщего презрения в море, днями вынужденного безделья и заключения в иудейской тюрьме, начал свой рассказ: об отпадении северян от союза с арабами, об их трусливом нежелании напасть на греков, об их невежественных забавах с секретами кордовских мудрецов. И хуже всего, о предательстве по отношению к Пророку и его слугам, совершенном богатыми евреями, которых халиф защищал от христиан, а они отплатили тем, что заключили союз с пожирающими свинину и пьющими вино. Искренность Мухатьяха была очевидна. В отличие от всех, с кем халиф говорил за последние недели, юноша ничуть не заботился о собственной безопасности. Становилось ясно, что единственным его желанием было обрушиться на врагов Шатт аль– Ислам и истребить их. Снова и снова в его словах сквозил упрек халифу: он был слишком снисходителен, своим долготерпением он позволил своим тайным врагам набраться дерзости. Такие упреки халиф готов был выслушивать. Речи честного человека.
– Когда ты в последний раз утолял жажду? – спросил под конец халиф.
Мухатьях выпучился на него, в своем неистовстве забыв о мучающей его жажде.
– Перед полуднем, – сипло ответил он. – Я ехал во время дневного зноя.
Халиф взмахнул рукой:
– Принесите шербет для этого правоверного. И пусть все узнают о его усердии. Когда он напьется, наполните его рот золотом и приготовьте почетную одежду. А теперь пошлите за нашими генералами, адмиралами и хранителями карт. Пусть все приготовятся повернуть нашу армию против евреев. Сначала идем на евреев, потом – на христиан. На врага внутри ворот, а потом на врага снаружи.
Заметив хорошее настроение халифа, те, кто держал наготове узников, чья казнь должна была смягчить сердце повелителя правоверных, молча увели несчастных прочь. Ничего, пригодятся в другой раз.
Столпившиеся на палубе «Победителя Фафнира» люди смотрели на Соломона кто с недоверием, а кто и с ужасом.
– Повтори-ка еще раз, – проговорил Бранд. – Он хочет, чтобы мы разобрали змея, и доставили его вместе с материалами еще на двух змеев в горы, и захватили с собой целую милю тросов, Толмана и еще двух мальчишек?
Соломон согласно склонил голову:
– Так распорядился ваш повелитель.
Все взгляды обратились к Стеффи Косому, стоявшему на шаг позади Соломона с выражением полного замешательства на лице. Он переминался с ноги на ногу, не в силах взглянуть в лицо командирам двумя глазами одновременно.
– Так он и сказал, – запинаясь, подтвердил Стеффи. – Чтобы три змея, и к ним навроде охрану, погрузить на мулов и доставить в горы со всей скоростью, только еще быстрее. Так он и сказал, все точно.
В преданности Стеффи сомнений не возникало, что бы там ни говорили о его сообразительности. По крайней мере, переданное сообщение не было ловушкой. Взгляды моряков встретились, снова перешли на Соломона.
– Мы не сомневаемся, что он так и сказал, – начал Торвин. – Но с тех пор, как он уехал, здесь кое-что произошло. То, о чем он не знает.
Соломон поклонился:
– Мне об этом известно. Ведь не кто иной, как мой собственный повелитель, приказал, чтобы все наши люди вне крепостных стен, все торговцы и сельскохозяйственные рабочие ради своей безопасности немедленно вернулись в город. Мы уже несколько недель знаем, что Римский император подошел чересчур близко к нам, хотя его армия, видимо, скована действиями по ту сторону границы. Зато мусульманам до нас осталось всего два дня пути – для хорошего всадника и того меньше. А ведь арабы, когда хотят, могут двигаться быстро, как бы ни был медлителен сам халиф. Завтра утром у наших ворот может оказаться их легкая кавалерия. Возможно, они уже в горах.