Шеф промолчал, позволив Соломону самому ответить на невысказанный вопрос.
– Утверждается, что Коран – слова самого Бога, вложенные в уста Мухаммеда. Мне кажется, что эта книга написана великим поэтом, человеком, знакомым с вдохновением. Тем не менее она не рассказывает ни о чем таком, что не было бы известно… скажем, много поездившему по миру арабскому купцу, который стремится превыше всего поставить веру и избавиться от мелочного рационализма греков.
– Она написана человеком, а не Богом, хотите вы сказать, – вставила Свандис, с триумфом поглядев на Шефа.
– А Евангелия? – подсказал Шеф.
Соломон улыбнулся:
– Они, мягко говоря, путаные. Даже христиане заметили, что они противоречат друг другу в деталях, и рассматривают это как доказательство их истинности: либо истинности в духовном смысле, что в конечном счете не подлежит сомнению, так как не нуждается в доказательствах, либо истинности в том смысле, что разные описания одного и того же события могут быть правдивы каждое по-своему. Для меня очевидно, что все они были написаны спустя долгое время после событий, о которых в них рассказывается, и написаны людьми, которые очень хорошо знали священные книги иудеев. Невозможно отличить то, что на самом деле произошло, от того, что автор хотел, чтобы произошло. И все же… – Он умолк, снова взглянув на Лазаря. – И все же я должен сказать, что они правдивы, по крайней мере по-человечески правдивы. Все они рассказывают историю крайне неудобного человека, проповедника, который не говорил того, чего от него ждали. Он не осудил прелюбодейку. Он не разрешил разводиться. Он не велел платить подать кесарю. Он ничего не имел против иноземцев, даже римлян. Его слушатели пытались исказить его слова уже в тот момент, когда он их произносил. Это странная история, а странные истории часто оказываются правдой.
– Но ты ничего не сказал о своей священной книге, – снова заметил Шеф.
Соломон еще раз покосился на Лазаря. Они разговаривали на англо-норвежском жаргоне гостей, Лазарь наверняка не понимал его. Однако держался настороженно, навострив уши на любое слово, которое сможет разобрать. При нем следует высказываться поосторожней.
Соломон поклонился:
– В священных книгах моей религии записаны слова Господа, и против этого я ничего не могу сказать. Странно, однако, что Бог иногда употребляет два разных слова. Например, в рассказе о нашем предке Адаме и жене его Еве, – Соломон постарался произнести эти имена в английском стиле, – иногда указывается одно имя Бога, а иногда другое. Это все равно, как если бы – я подчеркиваю, как если бы – был один автор, который использовал, скажем, в вашем языке слово metod, и другой, который предпочитал слово dryhten. Эти два слова как будто бы указывают на существование двух различных авторов одной истории.
– И что из этого следует? – спросил Торвин.
Соломон вежливо пожал плечами:
– Это трудный текст.
– Ты сказал, что во всех священных книгах есть то, чего не собирались говорить их авторы, – гнул свою линию Шеф, – и я понимаю, что ты имеешь в виду. Ну а вот эта книга, которую мы читаем, что она говорит нам такого, о чем не собирался рассказывать ее автор?
– По моему мнению, – ответил Соломон, – это рассказ человека, который испытал величайшие страдания и поэтому не может думать ни о чем другом. Возможно, ты встречал таких людей. – Шеф вспомнил о бывшем своем ратоборце, кастрированном берсерке Кутреде, и кивнул. – От таких людей нельзя ждать ясного рассказа. Они безумны, и автор этой книги тоже был в каком-то смысле безумен. Но ведь возможно, что безумен он был из-за ясности своего понимания.
– Я кое-что расскажу вам об этом, – с внезапной решимостью сказала Свандис. – О том, чего не поняли эти тупые горцы. Дураки вроде Тьерри, который меня похитил, но не изнасиловал.
Все взгляды обратились на нее. К своему удивлению, Шеф обнаружил на ее загорелом лице следы стыдливого румянца. Свандис смущенно глянула на Толмана и все-таки решилась:
– Когда мужчина лежит с женщиной – по крайней мере у нас на Севере, я слышала, что арабы в этом отношении мудрее, – он думает только о том, как бы излить в ее чрево свое семя. Но есть другой способ… – Шеф с изумлением уставился на нее, недоумевая, что она имеет в виду. И откуда ей об этом известно. – Дойти почти до самого конца, а потом… ну… отступить. Излить семя не в лоно. Женщине от этого ничуть не хуже, для нее чем дольше, тем лучше. И для мужчины это тоже хорошо. От этого не заводятся дети, лишние голодные рты. Жалко, что слишком мало мужчин умеют так делать. Но, само собой, это подразумевает, что мужчина должен позаботиться и о женщине, а уж на такое ни один мужик не способен, когда он думает только о своем удовольствии! Но во всяком случае, в книге говорится именно об этом. Тот, кто ее написал, кое-что понимал. А Тьерри, Ансельм и Ришье, они-то считают, будто автор заставляет их отказаться от женщин, жить как монахи! А ведь книга все время учит нас получать от жизни удовольствие. Если нельзя получать удовольствие от женщин – или от мужчин, – то что же остается? Как все-таки мужчины глупы!
Шеф с кислым удовлетворением увидел, что Торвин и Соломон вроде бы озадачены не меньше его самого.
– Итак, эта книга – руководство по брачным утехам, – заметил он. – А мы-то думали, что это утерянное Евангелие.
– А почему не то и другое сразу? – фыркнула Свандис.
Император мало надеялся на успех штурмовых лестниц: он прибегнул к ним, потому что людей у него было в избытке и никогда ведь не знаешь, где у врага слабое место. Таран представлялся более основательным подходом. Наблюдая за штурмом издалека, Бруно заметил на крепостных стенах легко узнаваемую фигуру Бранда, который однажды был его союзником, но никогда не был его другом. Обидно было проиграть ему. Теперь пришла пора задуматься всерьез, решил Бруно, и тех немногих своих командиров, которых считал к тому пригодными, собрал на военный совет по этому поводу. Здесь были Агилульф, заместитель главнокомандующего, опытнейший полководец. Греческий адмирал Георгиос, в полной мере наделенный присущим его нации и вошедшим в поговорки коварством. И дьякон Эркенберт, на него император больше всего и рассчитывал. Как только совет выработает свой план, последний будет передан для исполнения множеству командиров среднего звена, составляющих костяк армии: но ни один из них, по искреннему убеждению Бруно, не пригоден ни для чего более умственного, чем атаки и засады.
– Эти парни в городе совсем не дураки, – закончил он свою речь, – и оборона у них крепкая. Опять же, мы знаем, что здесь одноглазый, а там, где он появляется, происходят странные вещи. Так вот, как бы нам их перехитрить?
Отозвался Георгиос, медленно выговаривая латинские слова:
– Гавань остается их слабым местом. Я не рискну подойти близко на своих галерах туда, куда долетают камни их «мулов», но и они боятся выйти в море из-за бронированного плота, сделанного нашим уважаемым дьяконом; кстати, я рад, что имел возможность познакомиться с этим замечательным изобретением, и обязательно сообщу о нем своему басилевсу. Однако каменные пирсы возвышаются над водой всего лишь на шесть футов, и они довольно длинные. Здесь есть шанс прорваться, если мы сумеем подойти достаточно близко.