Боковые крылышки повернулись, ветер сильнее ударил в огромные плоскости из провощенного хлопка, начал толкать машину вверх. Преодолевая тянущую ее вниз тяжесть пилота, громоздкая конструкция набирала высоту. Люди на лебедках почувствовали натяжение тросов, принялись медленно и осторожно их вытравливать, каждый старался держать трос слегка натянутым, но не препятствовать подъему. У них был большой опыт в этом деле.
Шеф старался вспомнить, что говорил ему Толман, и даже пытался выполнить указания мальчика. Ветер ниже направления взгляда, повернуть рукоятку вот так. Нет, выше, повернуть назад. И все время его заносило бортом к ветру, и он двигал зажатую между коленями рукоятку хвостового оперения – нет, нет, в другую сторону.
На краткий миг полет уравновесился, и Шеф исхитрился взглянуть вниз. Под ним покачивался на волнах флот, словно стайка детских корабликов в пруду, на каждой палубе виднелись обращенные вверх лица. Он видел их отчетливо, на одном из спасательных судов в подветренной стороне узнал Бранда. Может быть, помахать рукой, крикнуть что-нибудь?
Ветер только и ждал, когда летун хоть ненадолго отвлечется. Змей начал разворачиваться носом вверх, моряки у двух соответствующих тросов попытались наклонить передний край рамы обратно, и в этот момент Шеф дернул за рукоятку управления.
Зрители увидели, что змей клюнул носом, неожиданно завалился вправо, потерял ветер и подъемную силу и словно куча тряпья рухнул в море. «Победитель Фафнира» развернулся к месту падения, моряки стали наматывать на вороты ведущие к змею тросы. «Нарвал» Бранда уже опередил их, пловцы попрыгали с борта в воду и устремились к покачивающемуся на волнах змею.
Шеф встретил их в воде.
– Мне не пришлось перерезать веревки, – сказал он. – Я просто выскользнул. Вытаскивайте его, – крикнул он Ордлаву на приближающийся «Победитель Фафнира», – и проверьте, много ли поломок.
– И что теперь? – спросил Квикка, подхватывая взбирающегося на борт короля.
– Теперь, само собой, попробуем еще раз. Сколько времени Толман учился летать?
– Толман научился летать, а тебе-то зачем? – возразил Квикка. – Просто для забавы?
Шеф посмотрел на него сверху вниз.
– Да нет же, – ответил он. – Мы должны делать все, что только возможно. Потому что есть люди, которые тоже стараются изо всех сил. И отнюдь не для того, чтобы облегчить нам жизнь.
* * *
Император внимательно рассмотрел чертежи, которые принес ему Эркенберт, но они ни о чем ему не говорили. Император мог мгновенно оценить участок земли, доспехи и оружие, скаковую лошадь и ее упряжь. Но он так и не научился соотносить начертанное на бумаге с реальностью.
– Для чего это? – спросил он.
– Это позволит нам в полтора с лишним раза сократить время перезарядки нашей новой катапульты. Ты видишь, – Эркенберт постучал по чертежу, – трудность всегда была в том, чтобы поднять короткое плечо, плечо, на котором находится противовес. Если бы мы делали это быстрее… – Он не окончил фразы. Если бы он делал это у стен Септимании быстрее, он успел бы выстрелить три раза и разбить ворота, прежде чем противник сумел бы ему ответить. Тогда была бы устранена причина самых крупных их неприятностей. – Так вот, – продолжал дьякон. – Мы испробовали разные способы, и в конце концов я стал поднимать противовес перекинутыми через блок веревками. А теперь я придумал еще установить по бокам рамы два огромных колеса. Внутрь каждого колеса залезают люди. Они наступают ногами на его ступеньки, колесо вращается, и таким образом перед ними все время оказывается новая ступенька. Вращение колес передается на шестерни, и те наматывают железную цепь. Цепь поднимает противовес.
– И будет эта штука работать?
– Я этого не могу сказать, пока мы в походе. Мне нужно время, чтобы найти кузнецов и сделать шестерни, а также колеса со ступеньками. Но это должно работать. У Вегеция есть такая картинка, так что идея подтверждена его авторитетом. – Хотя они говорили по-немецки, Эркенберт использовал латинское слово auctoritatem, которое происходит от слова «автор», означая нечто записанное и подтвержденное.
Бруно кивнул:
– Наш переход однажды кончится. Тогда мне понадобится твоя новая машина. Но на этот раз не одна машина. Скажем, шесть или дюжина. Мне надо вбить немного разумения в головы этих итальяшек. А может быть, и еще в кое-чьи головы. А теперь пойдем и посмотрим, чем порадует нас Агилульф.
Они вышли из императорского шатра и двинулись вдоль огромного лагеря, палатки были расставлены на ночь, но пока пустовали. Маршал Агилульф поджидал их. Эркенберт с профессиональным интересом взглянул на шелушащиеся волдыри и слой омертвевшей кожи, которые широким поясом пересекали шею и щеку Агилульфа, – следы греческого огня. После того как Агилульфа выловили из моря, он несколько недель провалялся в постели, мучаясь от боли и лихорадки. Удивительно, что он остался жив. Но неудивительно, что он сделался еще более замкнут и молчалив, чем раньше.
– Каковы сейчас наши силы? – спросил Бруно.
– В основном без изменений. Четыре тысячи всякого сброда. – Под сбродом Агилульф подразумевал ополченцев, набранных в тех местах, где проходила армия императора, сначала вдоль испанского приграничья, потом вдоль побережья Южной Франции и по долинам севера Италии. По мере того как армия приближалась к Риму и престолу святого Петра, установился постоянный отток дезертиров, которых заменяли новыми рекрутами. Большинство из них не имели никакой боевой ценности в случае серьезного дела, и Бруно сам отослал прочь некоторых из них, например арабских перебежчиков, – пусть мародерствуют и поднимают смуту в собственной стране.
– Около пятисот пастухов-баккалариев. Они останутся с нами, пока им будет позволено грабить и насиловать вдали от дома.
– Пора повесить нескольких насильников, – хладнокровно сказал Бруно. – Я их всех повешу, когда они нам будут больше не нужны.
– Еще пятьсот франкских рыцарей и с ними сотня риттеров для усиления. Семьсот пеших bruder'ов. Дюжина онагров в артиллерийском обозе, к каждому приставлен человек Ордена, чтобы остановить расчеты катапульт, если они попытаются сбежать. Катапульт станет больше, когда у «святого отца» будет время их построить.
«Святой отец» было у Агилульфа единственной шуткой. Он относился к числу тех, кто от чистого сердца приветствовал предстоящее восшествие Эркенберта на престол святого Петра. После ночной атаки маленький дьякон перевязал раны Агилульфа, отпаивал от лихорадки настоем девичьей травы. Эркенберт никогда не прятался во время боя, никогда не выказывал страха. В тесном и замкнутом мире императорской армии постепенно сложились такие отношения, что за пределами этого мира уже никто не считался своими, ни германцы, ни франки, ни итальянцы. Национальность имела гораздо меньше значения, чем боевая дружба.
– Мы достаточно сильны, чтобы разбить язычников в этот раз? – спросил Бруно.
– Не думаю, что кто-то способен выдержать атаку риттеров Ордена. Но их могут перебить катапультами на расстоянии. В ближнем же бою наши bruder'ы – крепкий орешек. Но эти чертовы датчане тоже крепкий орешек.