– И какое это дает нам преимущество? – осторожно осведомился Торвин. То, что говорил его бывший подопечный, нередко звучало как бред одержимого, но никто не осмелился бы назвать так победителя в битвах при Гастингсе и Бретраборге.
– Я бы хотел сделать так: обнаружить противника, потом, воспользовавшись легким бризом, который каждое утро дует с суши, отойти подальше от берега, а днем напасть на противника с фланга и тыла со стороны открытого моря. Тогда мы сможем использовать катапульты при дневном свете, а флот противника будет зажат между нами и берегом.
– Но у вас только семь кораблей с… как вы их называете? – «с мулами», – деликатно напомнил Сулейман. – Достаточно ли будет семи для такой великой битвы?
– У адмирала сотни галер, – ответил Шеф. – Столько же, как нам сказали, было у адмиралов тех двух флотов, которые греки уже уничтожили. Эти галеры были беспомощны против греческого огня. Мы надеемся, что флот христиан окажется беспомощен против наших камнекидалок.
– Чтобы расстрелять несколько сотен кораблей, потребуется много времени, – скептически заметил Торвин.
– Вот именно. Я хочу уничтожить только корабли с греческим огнем. Говорят, что это красные галеры. Их всего штук двадцать. В этой битве значение будут иметь только двадцать галер с огнем и семь наших кораблей с «мулами». И те, что начнут первыми, победят. Все остальные суда, как только этот вопрос решится, будут просто свиньями на убой. Ягнятами на заклание, я хотел сказать, – торопливо поправился Шеф, вспомнив странные диетические ограничения, существующие как у мусульман, так и у евреев.
– Понимаю, – сказал Скальдфинн. – Но еще один вопрос: что же знают они, чего не знаем мы?
– Вот я и не знаю, – вставил Шеф, пока никто не успел дать очевидный ответ. Все северяне рассмеялись, а Сулейман бесстрастно поглядывал на них и оглаживал бороду. Они как дети, подумал он, правильно сказал Абд эр-Рахман. Они могут смеяться над чем угодно. У них все время шуточки, подначки, перепрятывают чужую еду, связывают вместе шнурки обуви. Сам король весь день запускает воздушных змеев и ничуть не смущается, что они то и дело падают в море. У них нет чувства собственного достоинства. Или, наоборот, они считают, что их достоинство невозможно умалить такими пустяками? Мухатьях до хрипоты доказывал, что они глупы и необразованны. Однако они учатся с устрашающей скоростью, а Мухатьях никогда не был способен научиться тому, что не освящено авторитетом наставника или, еще лучше, авторитетом книги. Интересно, недоумевал Сулейман, что же на самом деле думает одноглазый?
– Как я надеюсь, они не знают, что мы уже здесь, – в завершение сказал Шеф. – В этих южных морях еще никто не сталкивался с установленными на кораблях катапультами. Они, видимо, ожидают встретить еще один излишне самоуверенный мусульманский флот, многочисленный и отчаянно храбрый. В этом случае мы должны с ними справиться. Но если они знают, что мы здесь, думаю, что они попытаются атаковать нас ночью. В полной противоположности тому, чего хотим мы. Чтобы расстрелять их на расстоянии, нам нужен свет и нам удобней было бы разойтись в линию. Они хотят подобраться скрытно и напасть на скученный флот с близкого расстояния, когда неважно – есть свет или нету. В любом случае они своего добьются.
– Ответ на это напрашивается сам собой.
– Точно, – согласился Хагбарт. – Мы встанем у берега под прикрытием остальных кораблей флота. Если враги их подожгут, у нас будет достаточно времени, чтобы взвести пружины онагров, и достаточно света, чтобы стрелять.
– Может быть, есть еще что-то, чего мы не знаем, – повторил Торвин.
– Я знаю что. А вдруг они построили такой же «Неустрашимый», как мы в свое время?
Хагбарт покачал головой, испытав неутешную грусть. Громоздкий, обшитый стальными пластинами, едва передвигающийся «Неустрашимый», который семь лет назад в буквальном смысле слова переломал хребты кораблям Рагнарссонов, первоначально, до полной перестройки и переименования, был собственным судном Хагбарта, и тот клялся, что его «Аурвендилл» – самый быстрый корабль на всем Севере. Но «Неустрашимому» в той битве тоже сломали хребет камнем из катапульты, с тех пор он ни разу не выходил в море. Позднее его разобрали на дрова.
– Они не смогут этого сделать, – категорически заявил он. – Я навидался этих средиземноморских галер, смотрел, как их строят. Говорят, что их конструкция не изменилась за последнюю тысячу лет, и у греческих галер она такая же. Они обшивают досками вгладь, а не внакрой, как мы. И просто набирают борт доска за доской, без всяких шпангоутов. Слабый киль и очень слабые борта. Нос и корма укреплены, чтобы держать таран, но это почти ничего не дает. Пробить борт очень легко. Нет, я не говорю, что их корабелы дураки. Просто они строят для мелкого моря, без приливов и без волн. И я утверждаю, что перестроить одну из таких галер в новый «Неустрашимый» нельзя. Их корпус недостаточно прочен. В этом я уверен.
Последовала долгая задумчивая пауза, прерываемая лишь раздающимися неподалеку выкриками и всплесками. В полуденном мареве «Победитель Фафнира» совсем потерял ход, паруса его обвисли, только и толку от них было, что спасительная тень. Команда воспользовалась возможностью раздеться и поплескаться в манящей прохладой воде. Шеф заметил, что Свандис с борта смотрит на раздевшихся мужчин, в задумчивости ухватившись за подол своего длинного платья из белой шерсти. Казалось, что она тоже готова раздеться и нырнуть в море. Это вызвало бы по меньшей мере всеобщий восторг, что бы там Бранд ни говорил про гнев морских ведьм и марбендиллов из бездны. Его авторитет в этом вопросе, как ни странно, оказался подорван, когда стало известно, что Бранд и сам на четверть марбендилл.
– Итак, придерживаемся нашего плана, – сказал Шеф. – Хагбарт, ты и Сулейман, поговорите сегодня вечером с адмиралом насчет ночного охранения. Завтра я попрошу его выслать вперед легкие суда, пусть попробуют найти врага и связать его силы, чтобы мы могли обойти его с фланга. Наше секретное оружие, кроме онагров, – то, что мы не боимся выйти в открытое море и остаться без пресной воды для гребцов. На это мы и должны рассчитывать. И есть еще одно приятное обстоятельство.
– Какое же? – спросил Хагбарт.
– Нашего гориллообразного друга Бруно здесь нет. Императора, я имею в виду.
– Откуда ты знаешь?
Шеф снова улыбнулся:
– Я бы почувствовал, будь этот ублюдок где-то поблизости. Или увидел бы дурной сон.
* * *
Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от другого, в котором участвовали два командира объединенных экспедиционных сил греков и римлян. Лишь эти два человека сидели в кормовой каюте большой греческой галеры, в полутьме, пропитанной запахом нагретого кедра. Ни один из них не считал целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому, как раньше поступили их повелители, император Бруно и басилевс Василий, эти двое решили, что удобней всего будет общаться на латыни; хотя латынь не была родным языком ни для того, ни для другого, они в конце концов научились сносно на ней разговаривать. Обоим латынь не нравилась: грек Георгиос выучился ее итальянскому диалекту от неаполитанских моряков, которых с презрением считал еретиками и бабами. Германец Агилульф перенял французский диалект латыни от соседей за Рейном, которых ненавидел в качестве своих исторических врагов, вдобавок претендующих на культурное превосходство. Однако оба шли на жертвы ради возможности сотрудничать. Каждый даже начал испытывать невольное уважение к талантам другого, возникшее за многие месяцы совместных побед и завоеваний.