* * *
— А сейчас два долгожданных лота, — объявил ведущий аукциона — облаченный в черный смокинг малоизвестный театральный артист с сединами «благородного отца», — Вильгельм Котарбинский — один из ярчайших символистов Модерна, — почти слово в слово продублировал он определенье хозяина. — Поляк по происхождению. Окончил художественную Академию в Риме. Жил в Киеве. Участвовал в росписи Свято-Владимирского собора. Особенно высоко искусствоведы оценивают его шестикрылых серафимов на хорах. Вместе с Павлом Сведомским написал «Суд Пилата», «Тайную Вечерю», «Распятие», «Въезд Господень в Иерусалим». Работы художника хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Национальном музее в Варшаве. Однако, — «благородный отец от искусств» сменил темпоритм, — особой популярностью у публики Серебряного века пользовались его работы иного плана — полные магии, символов и фантастических видений. Отпечатанные в киевском издательстве «Рассвет» почтовые карточки с изображением мистических сепий летали по всей Империи. Коллекционеры открыток с его работами знают, что он часто переписывал один и тот же полюбившийся сюжет много раз, меняя лишь отдельные детали…
— То есть занимался самоплагиатом, — шепнул своей спутнице Катин соперник — и непосредственно на аукционе генеральный директор банка сел прямо позади Дображанской.
Помимо его дамы, Катерины, рыжей художницы и двух дочек богатых пап, женщин в зале не было — только мужчины. Все держали в руках круглые таблички с номером.
— Вильгельм Котарбинский был чрезвычайно плодовит, — продолжал «благородный» ведущий, — рисовал много и быстро. Потому точное количество созданных им работ не известно до сих пор. Киев постоянно открывает нам новые и новые чудные находки… С тем большим удовольствием я представляю вам две никому не известные «жемчужины», найденные в городе совсем недавно. Лот № 22. Вариация на тему сюжета «В тихую ночь», начало ХХ века, бумага на картоне…
Милая девушка в черной юбке и белой блузе вынесла и поставила на возвышение небольшое полотно размером 34×68. Одновременно изображение появилось на киноэкране над головою ведущего. Катерина перевела взгляд на каталог аукциона.
Здесь новоявленная и не известная ранее работа «В тихую ночь» была опубликована рядом с известной — растиражированной в виде дореволюционной открытки издательства «Рассвет», Киев. Разница между двумя «ночами» была небольшой. И та, и другая представляли собой синее звездное небо над туманным озером. Из водного тумана выплывала облаченная в длинную светлую рубаху дева-душа. Ее принимал в объятия спустившийся с неба темнокудрый ангел. Профиль девы был обращен к нему. Губы ангела касались ее бледного чистого лба.
Но на открытке левая рука девушки плетью висела вниз, в то время как выставленный на продажу шедевр представлял туманную деву в другой позе — рука красавицы обнимала ангела за шею.
На строгий вкус Катерины Михайловны сюжет был нестерпимо слащавым, и она перевернула страницу, чтобы взгляну ть на следующий лот — № 23. Вариация на тему «Духа Бездны».
Здесь все было наоборот. Ангел был женщиной с огромными черными крыльями, с обращенным в анфас страшным и прекрасным лицом — с суровым ртом и большими застывшими глазами. Прижимая к себе замершего от страха мужчину, Черный Ангел тянул его вниз — в черную расщелину скал. И что-то в этом сюжете зацепило Катю — некая сила, неподдельная вопиющая боль, кричащий ужас и страх. Черный Ангел понравился ей много больше — как работа он был неизмеримо сильней. Но Маше, влюбленной в темноволосых серафимов Владимирского, несомненно, скорей подходил напоминавший их Ангел Белый.
Тем временем аукцион начался.
— Начальная цена тысяча долларов, — оповестил ведущий. — Кто даст тысячу?
Блондинка в первом ряду быстро подняла номер — судя по возбужденному выражению лица, раздражавшая Катю душевно-ангельская сентиментальность «Тихой ночи» казалась ей воплощением высшего искусства, а розовое платье девы-души было точно такого же цвета, как шторы в ее спальне.
— Тысяча! — радостно подхватил ведущий. — Следующий шаг — тысяча сто, — надбавил он положенные десять процентов. — Кто его сделает? О, вот и тысяча сто…
Огненноволосая дама с голубым бриллиантом на шее махнула номером. Ее серьга сверкнула… И Катя забыла про торг — забыла, зачем пришла сюда, забыла о празднике Маши, забыла даже о том, что этот бриллиант не ее… Алмазная сережка смотрела на Катю, маня ее дивной чистотой родника. Взгляд бриллианта был таким пристальным, что Дображанская растворилась в нем, — камень словно оказывал на нее гипнотическое действие… Она очнулась только тогда, когда ведущий воскликнул:
— Двадцать пять тысяч. Кто даст больше? Следующий шаг — двадцать семь тысяч пятьсот. Вижу двадцать семь тысяч пятьсот!
Блондинка не сдавалась. Рыжая — тоже. Имелись и другие соперники. Одни демонстративно тянули руку вверх, иные, желавшие сохранить инкогнито до финала торгов, делая ставку, делали лишь еле заметное движение, видимое одному ведущему, и Катерина не могла понять, с кем еще она ведет торг. Но ей стало заранее жалко потраченных денег.
— Следующий шаг — тридцать тысяч…
Кто б мог подумать, что «самоплагиат» и «мусор в стиле Модерн» будет иметь такой спрос?
— Вижу… Тридцать тысяч! — сказал ведущий, ответив тем самым на заданный ею вопрос. Он смотрел прямо за спину Дображанской, туда, где сидел ее соперник — директор банка.
«И ты, Брут?..» — мысленно вздохнула она и качнула своим номером.
— Тридцать три… — седовласый ведущий аукциона не смог сдержать излишне жгучего взгляда на красивую Катю. И в который раз ее красота немедленно вышла ей боком.
Стоило седовласому выдать ее, сидевший перед Дображанской долговязый и худой бизнесмен, известный взрывным и неуправляемым нравом, быстро обернулся к ней и прошептал:
— Кончай! А то посажу… Поняла?
От неожиданности Катя моргнула. Приняв моргание за знак согласия, тот удовлетворенно вернулся в исходную позицию.
«Он что, угрожает мне? Киевице?» — к щекам Дображанской прилила кровь.
— Тридцать шесть, — отреагировал ведущий на движение блондинки. — Сорок тысяч, — его взгляд опять полетел за спину Дображанской. — Сорок четыре, — взгляд переместился вперед.
Рыжая художница уже отпала. Но Кате надоело ждать — решительно сбросив с себя остатки бриллиантового гипноза, она встала и крикнула, нарушая все правила.
— Я даю шестьдесят! Есть желающие дать больше? — Рука Дображанской, украшенная кольцом с подавляющим волю алмазным цветком одолень-травы, подняла номер.
Возразить ей не смог никто. Со всех сторон на Катю полетели лишь недовольные взоры, гримасы и возмущенное шиканье. Блондинка в первом ряду полоснула ее обозленным взглядом, не скрывая обиды за угнанную картину, которую она уже никогда не повесит в своей розовой спальне. Сопровождавшая ее, не участвовавшая в аукционе шатенка, присовокупила неприкрытую ненависть — за изумительно красивую Катину внешность, которой не будет обладать никогда. Рыжая художница тоже посмотрела на Дображанскую, быстро, но пристально, — и даже не на нее, а на ее брошь, кивнула, словно по одной эмалевой бабочке-модерн определила всю Катину суть, — и сразу отвернулась.