Но перед Катей снова был живой человек — воспоминающий, волнующийся, сомневающийся.
Анна обвела взглядом белую комнату-клеть, в которой провела пять лет, — она колебалась:
— Уехать в Париж? К Моди… Ради него… чтобы помочь ему… Он бедствует, — речь Анны сделалась энергичной и быстрой, вопросы аж наступали на пятки друг другу. — Уехать вот так? Не попрощавшись ни с кем. Ни с Колей, ни с Булгаковым…
— Авиатором?
— Нет. Миша Булгаков. Мака — так звали моего соседа…
Две кажущиеся оборванными нити стремительно сплелись в тугой узел.
Жених некой Татьяны Лаппа стал косвенной причиной смерти Столыпина, и он же — его появление в жизни Анны две недели назад породило поэму. Его соседство в 1913 году породило стихи а-ля Изида.
И тут же, как черт из табакерки, из головы Кати выпрыгнуло воспоминание — краткий эпизод на дороге в Дальнюю Пустынь.
«Вы б хоть Булгакова читали, — пристыдила их Анна-Акнир. — Неужто ваша Маша вас на него не подсадила?»
«А кто такой Булгаков, Машин друг?»
Катя попыталась встать, но голова закружилась, закружилась так отчаянно, что черноволосая девушка бросилась к ней:
— Простите, вам плохо? Позвать профессора? Ложитесь, ложитесь на мою кровать… я сейчас…
Лира сменила хозяина, но не сменила свой путь.
И теперь Катя точно знала имя того, кто нашел ее…
НЕТ!
Того, кому отдала ее Маша.
Осталось понять, кто ж он такой — Михаил Булгаков?
Прямо из больницы Саня помчался на Большую Подвальную, — но там Изиды не было. Дверь отворила Полинька и сказала ему, что летчица-поэтесса с утра уехала на свой аэродром.
Там он и нашел ее. Изида ходила вокруг своего самолета с видом человека, который пришел в гости и вот уже час собирается попрощаться и уйти, но все никак не соберется. Девчонка, которую Саня видел тут неделю назад, сидела на корточках и с помощью прутика рисовала на размякшей весенней земле какие-то знаки.
— А вот и я! — объявил Саня.
Получилось глупо, точно они только его и ждали.
— Вижу, что не Александр Сергеевич Пушкин, — буркнула Изида. — Чего такой счастливый?
— Вы ж на самолете покатать обещали! Сейчас покатаете?
— Сейчас все брошу и покатаю, — скривилась летчица.
— Но вы ж говорили, — заканючил Саня, — если я узнаю, кто за вашим домом следит…
— А ты узнал? — Изида оживилась. — Ну, наконец-то, хоть что-то случилось! Сколько можно воду в ступе толочь, — зыркнула она на девчонку.
— Воду в ступе нужно толочь две недели, чтобы сварить отвар № 7.
— Вот будто ты не въехала, что я сказала! — подбоченилась летчица. — Я все это устроила! Я! Из-за меня бабы с цепи сорвались…
— Хочу заметить, Октябрьская благополучно свершилась и до твоего появления здесь.
— Ну и что? — логика никогда не производила на Чуб впечатления. — Надо что-то решать. Чего ждать? Твоя мама сказала, у нас все получится! Просто скажи, что нужно делать.
— Не знаю. Я испоганила мамин план. И теперь не знаю, как исправлять, — сказала девчонка столь заунывно, что стало понятно — она повторяет это не в первый и не в пятнадцатый раз. — Делать глупости позволено только вам Трем, — она достала из кармана зеленый мешочек и положила в центр нарисованного на земле витиеватого креста.
— А Маша тем временем делает. Такого жара дает. Весь Город на гора подняла… Опять выходит — она героиня, а я сижу тут как дура.
— Толька Маша — точно не дура, — с явным сожалением сказала девчонка. — Думаешь, она не понимает, что сделала уже целых пять шагов к Отмене. Теперь она еще больше упрется.
— Да зачем нам она?! — летчица вскочила на ноги. — Я ж твоя забубенная бубновая дама! Давай я исполню что-то забубенное. Ты ж говоришь, что я ни сделаю, то и на пользу. Даже если я кому-то окна побью. Даже если я вылезу на сцену театра Соловцова и покажу им дулю. Или прочитаю стихи Маяковского… Я, кстати, их тут еще не читала.
— Ты правда этого хочешь? — уныло спросила Акнир.
— Нет.
— Тогда не поможет.
— А что поможет?
— Чего ты хочешь на самом деле?..
Изида задумалась. Она хотела многого. Пить. Иметь рядом любимого мужчину. Почесать попу. Но, что б там ни говорила ей ведьма, сомневалась, что даже чесание ее ягодиц способно спасти мир.
— Так мне рассказывать, или как? — не выдержав, обиделся Саня.
— Валяй, — разрешила пилотесса. Дослушать историю про филера ей несомненно хотелось тоже.
— Он на Рейторской живет. И он не филер. Он ищет в вашем доме какую-то роковую рыжую даму. Красивую. С именем Богородицы. Марию, выходит… — определил Нат Пинкертон. — Она ему жизнь поломала. Он из-за нее невесту бросил. И умереть собирается. Я разговор его с брошенной невестой подслушал.
Стоило Сане сказать это, ему показалось, что солнечные лучи посерели — торопясь сюда, он был убежден, что несет важную новость, но, произнеся ее вслух, понял — она не стóит и выеденного яйца. Так, дельце частного свойства… Некий господин разыскивает некую даму на Малоподвальной, где, вполне возможно, она жила какое-то время.
Но стоило ему увидеть реакцию Изиды Киевской, весеннее солнце засияло с новой силой, а гимназист вновь ощутил себя гениальным сыщиком.
— Марию? Рыжую? Машу! На МалоПровальной, 13… Откуда он знает, что она приходит туда? Он что-то еще говорил? — требовательно спросила она.
— Про политику, — сказал Саня. — Про указ. Из-за него мы потеряем армию летом и проиграем войну.
— Почему потеряем? Почему летом? — обратилась Изида к девчонке.
— Все правильно, — сказала та. — Летом разложение в армии достигнет пика. Слыхала про указ № 1? Солдаты больше не обязаны подчиняться офицерам. Типичный оксюморон в духе слепых. Армия строится на беспрекословном подчинении. Летом солдаты тупо бросят оружие и побегут. Полководцы расколются.
— А этот, с Рейторской, откуда знает про лето? Откуда знает про Машку? И как она ему испортила жизнь? Почему он бросил невесту? Он что, влюбился в нее? Нет, это нормально вообще, сидеть в монастыре и вести такую активную личную жизнь!
— Не знаю, — натянуто сказала Акнир. — Стоит проверить… наведаться на Рейторскую.
— А летом — когда?
— Июль. Тернопольский прорыв. Только прорвемся не мы — немцы к нам. После него войну нам уже не выиграть.
— Как? Я ж должна ее выиграть. Я собиралась… Послушай, пусти меня на фронт.